Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

Выходя на сцену, я пыталась представить людей, которые потеют, и хотела через это показать личные драмы персонажей. Но потеть по-настоящему на сцене было трудно, поэтому я брала стакан воды и перед самым выходом выливала его себе на голову или намазывала лоб вазелином, чтобы получались капли, и сажала вазелиновые капли на волосы.

Однажды я играла рабочую, которая погибла от полицейской пули. Когда она умирает, изо рта у нее должна была пойти кровь. У меня во рту был маленький пакетик с искусственной кровью. Когда настал момент, я надкусила его, но он не хотел лопаться. Я куснула еще раз, потом еще, и от этого мне самой и всем остальным стало смешно. Но потом мы задумались: где-то умирают люди, умирают на самом деле, а мы тут смеемся. Чем мы тут занимаемся? Мы решили, что мы паразиты и живем за счет крови других людей, которые на самом деле истекают кровью или потеют. Те студенты, что были из левых, спросили: чему должен служить театр — искусству или народу? Как можно через театр найти путь к народу? Поэтому они играли рабочих, которые были либо героями, либо простыми положительными бедняками. Наш педагог, тот, что любил Брехта, говорил:

— Вы играете не рабочих, а свое представление о них, вам кажется, что, если вы будете громко кричать, вы вызовете к ним сочувствие.

В одной газете я увидела фотографию жены рабочего, которого убила полиция. Она прижала ко рту кончик своего платка, скорее всего именно для того, чтобы не кричать. Я видела сбившийся платок на голове матери убитого палестинца, я видела слетевшую на землю шляпу еврея, который склонился над трупом своего сына. Но в театральном училище было модно кричать. Все училище кричало и кричало. Дворники из Анатолии, получавшие гроши, шли в Стамбул, семьсот пятьдесят километров пешком, а мы в театральном училище кричали, изображая этих самых дворников. Мы кричали, как бульварная пресса: «Дети рабочих — крик души!», «Кричащая беднота», «Крик голодающего народа». Наш педагог, почитатель Брехта, говорил:

— Не надо так кричать, нужно исследовать, изучать историю. Поскольку вы не изучаете историю, все то, что происходит в мире, обрушивается на вас, как кошмарный сон, и вы показываете не реальность, в которой существуют эти люди, а свои эмоции, которые вызывает у вас этот кошмар, порождая тем самым новый кошмар. Кто из вас знает хоть одного рабочего? Никто. Кто из вас видел человека на войне? Вы фабрикуете кричащие памятники, а нужен анализ истории. Прекратите кричать, так можно заболеть. Крик — это ваша маска. Снимите маску и прочтите хоть что-нибудь по истории Оттоманской империи.

Но мы все равно продолжали кричать, и этот крик следовал за нами, проникая в наши спальни, — даже там мы не снимали своих масок. В училище у меня было несколько ухажеров, Я спала с ними. Они жили в подвалах вместе с другими молодыми людьми, и в квартире всегда либо летали птицы, три-четыре штуки, либо из шкафа вываливались пустые бутылки, когда кто-нибудь открывал дверцы. Мы занимались любовью, а три птицы гадили на наши голые тела, и дерьмо капало на головы. Нам нравилось целоваться в загаженных постелях, но к оргазму обязательно должен был прилагаться крик. Я еще ни разу не испытала оргазма, но зато умела изображать его различными криками. Мальчики тоже почему-то думали, что каждое их появление должно сопровождаться криком, иначе оно будет считаться недействительным. Я тренировала свой крик, чтобы он звучал как можно естественнее. Иногда в процессе крика на нас нападал кашель, и мы кашляли и кашляли, а птицы поливали нас дерьмом: плюх-плюх, плюх-плюх — капало нам на спины, или на лоб, или на ноги. На следующее утро молодой человек говорил мне:

— Тебе, я вижу, понравилось, ты так здорово кричала. Давай еще раз встретимся, с тобой хорошо.

И мы договаривались о новой встрече, чтобы вместе оттачивать крик.

Наш педагог по сценической речи всегда прерывал урок, когда на улице появлялся какой-нибудь торговец и начинал кричать. У торговцев в Стамбуле особая манера кричать. Стамбульские торговцы все из бедняков, и, чтобы продать свою воду, или бублики, или фрукты, они по семнадцать часов в день ходят по улицам и кричат: «Водаааааа! Водааааа! Водаааааа!», «Бууууублики! Бууууууууу — ублики! Буууууууууублики!», «Банааааааны! Бана — ааааааны! Банаааааааны!».

Поздними вечерами я часто видела уличных торговцев, тащивших по узким крутым переулкам Стамбула свои деревянные тележки, которые они либо толкали перед собой, либо тянули за собой. В тележках бывало еще полно товара. Куда они девают свои тележки, если живут в однокомнатных квартирах со всеми чадами и домочадцами? Может быть, кладут свои баклажаны, или огурцы, или бананы рядом с постелями, чтобы потом, на следующее утро, опять попытаться продать их? Наверное, тогда в комнате всю ночь пахнет не только спящими усталыми человеческими телами, но и бананами и яблоками. Торговать на улицах было запрещено. Специальные полицейские отлавливали уличных торговцев. Сколько раз я видела, как какой-нибудь уличный торговец срывается с места и куда-то бежит со своей деревянной тележкой, из которой вываливаются яблоки и катятся вниз по крутому склону. Случалось и так, что тележка опрокидывалась, и опять по склону катились баклажаны или артишоки. Торговец тогда останавливался подле опрокинувшейся тележки и смотрел на лица прохожих, будто ему хотелось, прежде чем начать собирать свои яблоки, собрать их сочувствие. Их крики, которыми они хотели привлечь к себе внимание, звучали многоголосной музыкой, они кричали на все лады, и эти крики сливались друг с другом, а наш педагог по сценической речи говорил: