Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

— Мы — турки! Мы — турки! Мы — турки!

На это наш комендант-коммунист заорал:

— Вы провинциальные идиоты!

Через час провинциальные идиоты победили. Наш комендант-коммунист бросил нас с Мобилом и его дружками, а сам исчез. Мобил одержал победу. Я не знала, кто такие Маркс, Мао, Хрущев, Кастро и Троцкий. Из всех названных имен я знала только Ататюрка, а еще я очень хорошо знала, что такое «Мобил» — это что-то, что продают на бензоколонках. В Стамбуле было полно бензоколонок, которые так и назывались: «Мобил». У Мобила и двоих его дружков была машина. Они катали нас по Берлину и беспрерывно сигналили. Потом повели нас в танц-кафе «Бит Эппл». Резан с Мобилом пошли танцевать. Резан была очень хороша собой, и Поль тоже, и один из дружков Мобила, Салим, был очень красивый парень. Третьего из ребят мы то и дело забывали. Был он маленький, невзрачный, тихо сидел в углу и улыбался, глядя в свой бокал вина, как будто это его лучший друг. Салим улыбался поровну Поль и мне, поэтому мы все трое не танцевали. Стояли в сторонке, а третий парень вскоре отправился домой. Остальные двое позже отвезли нас, троих девчонок, в общитие. Был сильный дождь, поэтому перед общитием мы еще долго сидели в их машине. На нашем этаже уже были погашены все окна, только в комнате коменданта — коммуниста горел свет. Я видела, как мечется по каморке его сутулая тень, но на улицу она не падала — на улице не было снега. В подъезде, включив свет, мы, трое девчонок, поднимались к себе на этаж так, словно каждая из нас теперь сама по себе и сама за себя. Это Мобил и Салим нас разлучили. Когда мы открыли дверь на этаж, нас встретил комендант-коммунист.

— А вам что здесь нужно? — спросил он. Потом повернулся и молча ушел к себе в комнату, впервые на нашей памяти закрыв за собой дверь.

Мы, все трое, ни слова не говоря, выстирали свои чулки, уже не дружно вместе, а порознь, каждая в своем углу. На следующий день, отправляясь на завод в автобусе, мы, все трое девчонок, надели под пальто свои нарядные летние платья. Нам было холодно, у нас мерзли коленки, а на заводе каждая из нас работала так, как будто Мобил или Салим ежесекундно наблюдают за нами. Уходя на перекур в заводской туалет, мы, все трое, избегали смотреть друг на дружку, каждая курила в одиночку и смотрелась в зеркало.

Телефонная будка возле нашего несчастного вокзала, проходя мимо которой, мы прежде старались говорить громче или тише, чтобы наши родители в Турции нас услышали или, наоборот, не могли услышать, теперь стала самым обыкновенным телефоном-автоматом, из которого мы звонили в студенческое общежитие «Айхкамп». Там жили Мобил и Салим. Стоя возле телефонной будки, я поглядывала на окно нашего коменданта и чувствовала, как на меня накатывает усталость. Когда мы звонили Мобилу и Салиму, они, как правило, говорили «да» и называли нам адреса мест, где мы могли бы встретиться сегодня вечером. Там были и другие их приятели, сидели вместе с ними за столом или стояли у стойки бара. Однажды я надела блузку из блестящей материи. Но когда Салим, первой пригласив меня на танец, потом пошел танцевать с другой девушкой, мне стало стыдно за свою блестящую блузку. Я потом весь вечер просидела у стойки, и у меня было достаточно времени, чтобы эту блузку как следует разглядеть. Мои ноги свисали с высокого табурета и болтались, не находя себе опоры. Мне давно было пора уходить, но я, как приклеенная, не могла оторваться от табурета и безвольно следила за манипуляциями бармена. Ночью, подходя к нашему женскому общитию, я завернула во двор к помойке, сняла с себя блестящую блузку и выбросила в мусорный бачок.

Расстаться с рабочими и рабочим объединением было нетрудно, расстаться со студентами оказалось куда трудней. Лица рабочих, их шеи, подбородки, рты были изборождены морщинами, которые чуть что приходили в движение, ложась на лицо новым узором. Их лица были как переменчивые маски, эти маски можно было любить, можно было над ними смеяться или плакать, а потом снова позабыть и бросить. Они, рабочие, над своими масками иной раз и сами потешались. Зато на лицах студентов не было никаких складок, они стояли перед глазами неизменные, гладкие, как будто кто-то сторонний постоянно за их лицами приглядывает. И поскольку сами они смотрели на себя как бы со стороны и этак испытующе, мы тоже стали смотреть на себя как будто со стороны и строже. Когда они смотрели нам в глаза, взгляд их говорил: «Я хочу тебе кое-что сказать, но не сегодня, в другой раз». Вот так и получалось, что все важное откладывалось на потом и внешне по отношению друг к другу сохранялось равнодушие, хотя и вежливо-дружелюбное.