[8]
Кавендиш, Вермонт
26 апреля 1994
Уважаемый Борис Николаевич!
Как Вы, может быть, знаете, я возвращаюсь в Россию со своей семьёй в конце мая, примерно через месяц. Я всегда верил, что возврат этот станет возможен при моей жизни, и ещё 20 лет назад задумал маршрут своего возвращения. А сейчас я считаю своим долгом заранее сообщить его — совершенно доверительно и только лично Вам.
Я буду возвращаться через Дальний Восток, неспешным путешествием по стране. Теперь, когда страна меняется так кардинально и стремительно, — знакомство с жизнью людей необходимо мне прежде каких-либо общественных шагов. И я особенно хочу начать с Сибири, которую я знал совсем мало и больше — из окна тюремного вагона.
Пишу я это Вам прежде всего для Вашего личного сведения, но также и с просьбой: не присылайте во Владивосток кого-то из Москвы для встречи: пока я буду ехать по провинции — я имею цель встречаться именно с местными людьми (в том числе и с Вашими представителями на местах). Таким образом, к приезду в Москву и к нашей возможной встрече с Вами, я надеюсь получить немало личных и свежих впечатлений от состояния страны и людей.
Всего Вам доброго!
Александр Солженицын.
© А. Солженицын.
Анна Гедымин
Легкомысленное окно
Гедымин Анна Юрьевна — поэт, лауреат нескольких литературных премий. Живет в Москве.
* * *
Я засыпаю,
когда отцветают звезды,
Светлеет небо,
а в доме еще темно,
И окна ближние,
по-утреннему серьезны,
Смотрят прямо
в мое легкомысленное окно.
Проснешься за полдень,
вся жизнь никуда не годится…
Но в пыльной Москва-реке
купола сияют вверх дном…
И думаешь: Господи!
Спасибо, что надоумил родиться
В городе,
где такой пейзаж за окном!
Такой синий,
такой золотой и белый!..
Теперь, судьба моя,
ты, без промаха и стыда,
Карай, обманывай —
что хочешь со мною делай,
В душе залатанной
эта музыка — навсегда.
И даже если
смерть все-таки существует, —
Все относительно! —
она щемяще мала,
Как памятник временный,
пристроченный к Москве на живую,
Как зыбь на воде,
отражающей купола…
* * *
Или тепло перешло все границы,
Или мороз проявил мягкотелость,
Только — взгляни: возвращаются птицы.
Родины захотелось.
Вроде бы любят, каются вроде,
Но в холода забывают приличья
И — улетают.
Глаза отводит
Грешная стая птичья.
Их бы прогнать!
Но в лесах наших темных
Любят заблудших и непутевых.
Так возвращаюсь к тебе, мой нестрогий.
Мешкаю на пороге.
Защитник Отечества
Мелкий, щуплый, мучимый половым вопросом,
Никогда не любимый теми, о ком мечталось,
Он стоит на плацу под дождем, забирающим косо,
И уныло прикидывает, сколько ему осталось.
Как ни верти, до дембеля — без недели два года.
Целых два года добродетели защитного цвета.
За которые если что и улучшится — так только погода,
Или вдруг старшина подорвется… Но не будем про это.
Поговорим о противнике. На него надо много дуста,
А дуст теперь в дефиците, чтоб ему было пусто.
На старшину же требуется лишь немного тротила,
А при достаточной меткости — одной бы пули хватило…
В общем, защитник Отечества пребывает в подсчетах.
(«Я вернусь, мама!») И подсчетов — до черта.
Что будет дальше? —
К арифметике ограниченно годный,
Он все равно выживет, средь тревог и побудок,
При врожденном умении держать удар на голодный
Или — реже — впрок набитый желудок.
* * *
Остался от дуба такой пустяк! —
Обугленный кратер,
весь в ложных опятах.
Но видно сразу:
силен был костяк,
Вон сколько мощи в корнях-лопастях!
И торс неохватен
в бугристых пятнах.
Нет-нет — по ошибке — в траву падет
Тень ствола.
Отплакавшие похоронно,
Ветра по привычке смиряют лёт
Там, где задерживала их
его крона.
И так же
струи дождя чисты,
Его омывающие среди лета,
И так же чахнут
уродливые кусты,
Которым из-за него
не хватало света.
* * *
Ты для меня
Больше, чем беда,
Больше, чем вода
В пересохшей округе.
Ты для меня —
И шальная толпа,
И лесная тропа,
И друзья, и подруги.
Давай
Сядем, как в детстве, в трамвай,
Чтобы лужи и брюки клеш!
Давай
Ты никогда не умрешь!
Лучше уж я…
И стану для тебя
Солнцем над головой
И лохматой травой
У ограды.
Чтоб все подруги твои
И все супруги твои
(И даже мама твоя)
Мне были рады.
Читать дальше
