Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «<���…> „Беатриче“ — чудо. И как хорошо мне было вдруг, среди бестолкового, бесконечного, больного и тревожного дня (выслушав по телефону очередную распространяемую клевету: „наследники Чуковского цепляются за дачу из корыстных побуждений“), — каким благом был для меня этот внезапный поток — не знаю, как определить, чего — этот благодатный ливень! И как же Вы, дорогой Давид Самойлович, можете не ощущать счастья, создав такие стихи? Правда, счастливыми их не назовешь. Они — плод отчаянья. Но это то отчаяние, которое излучает свет» (23 декабря 1985 года).
О других литераторах и чужих сочинениях:
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «Вы мне рекомендовали [Валентина] Распутина. Мне многие рекомендовали Распутина, но именно Ваше слово подвигло меня на чтение. Правда, „Матеру“ мне не достали. Но „Живи и помни“ я — из-за Вас! — одолела. Жива осталась, помнить не буду. Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины, неужели Вам это нравится? Я никогда не была на Ангаре, но чуть не на каждой странице мне хотелось кричать: „Не верю! не верю!“ — по Станиславскому.
Разговоры баб совершенно на уровне панферовских „Давайте-ка, бабоньки, подмогнем нашим мужикам“. Ну, ему известно, что в Сибири вместо „что“ говорят „чо“ и вместо „забора“ — „заплот“; он и вставляет. А синтаксис вялый, безмускульный, боборыкинский. „Переживаниям“ Настены нет конца и краю; читаешь через абзац, через страницу, через главу; все ждешь, когда она прямо скажет: „Ох, бабоньки, я так переживаю“. Нет ведь, тянется тягомотина верстами, хотя схема и конец заданы с первого звука. Пейзане ломаются на сцене с фальшивыми монологами. Узнав, что жена забеременела, муж произносит длинный монолог на тему: „Это ж кровь моя дальше пошла“. И Вы — верите? Он долго развивает эту тему: жил до сих пор зря, а теперь „кровь моя дальше пошла“.
<���…>Глубина основной мысли — вершковая.
Да, всякое дезертирство совершается не просто и притом непременно наказуется разложением души. Открытия тут нет. А исполнено тягуче, длинно, пейзанисто, малограмотно, некультурно.
Лишен ли автор таланта? Не знаю. Быть может, и не лишен. Иногда мелькает кое-где темперамент. Но бескультурье в языке (т. е. в мысли) полнейшее, смесь бюрократического с пейзанским… Посмотрю „Матеру“» (24 июля 1977 года).
Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской: «С высшей точки зрения Вы, как всегда, правы. Но мы живем в удивительное время, когда литература пребывает без высших понятий. Вместе с тем это не означает, что у нее нет высших целей.
Хотя Вы и сердитесь, я не жалею, что подвиг Вас на чтение Распутина. Он, пожалуй, самый талантливый из „деревенщиков“, и в нем виднее всего достоинства и недостатки этого литературного направления. Это литература „полународа“, как Вы правильно поняли. И она, может быть, не знает и не видит иного пути в формировании нравственности, кроме нравственной ретроспекции. Но жажда нравственности в ней истинная. И с этой точки зрения она правдива.
Для познания нашего времени ощущать эту литературу, по-моему, необходимо. Я много думал о „деревенской прозе“. Кое-что записал. И готов Вам перечитать свои заметки при встрече. <���…> Часть Вашего письма — о Распутине — читал нескольким друзьям. Они в восторге» (август 1977 года).
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «Читаю Белова „Кануны“. Прекрасная, поэтическая, страшная книга. О Трифонове этого не скажешь. Интеллигентское (аэропортовское) чтиво, без языка, без поэзии… Главное — очень скучно читать» (25–27 июня 1978 года).
Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской: «Верно Вы пишете, что это аэропортовщина. Но „Старик“ существует на фоне прозы совсем уже негодной. А читатель жаждет правды и пророчества (хоть полправды и четверть пророчества).
И потом, оказывается, есть нечто худшее — Катаев. Прочитал я его „Алмазный венец“. Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно. Оказывается — все сенсации наши — дрянь. И Глазунов туда же. Его открыли писатели (в том числе Слуцкий). А он всех перекрыл» (июль 1978 года).
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову: «Я решила ни в коем случае не читать двух книг: воспоминаний Ивинской и воспоминаний Катаева. (С меня хватит Н<���адежды> Я<���ковлевны> М<���андельштам>.) Но читателям „интересно“» (26 июля 1978 г.).
Читать дальше
