(21) «Так, значит, ты не замаскированный бихевиорист?»
(22) «То, что другой говорит мысленно („про себя“), сокрыто от меня, входит в понятие „внутренней речи“. Правда, слово „сокрытое“ следует признать ложным, ибо то, что сокрыто от меня, должно быть открыто ему самому, он должен это знать. Но он этого не „знает“, он просто не испытывает того сомнения, которое существует для меня» (Л. Витгенштейн).
(23) Случайная (с пылу, с жару, из телевизора!) реплика среднестатистического американского кино: «Кажется, я должна сказать „ух ты!“? Говорю!»
Речь с комментариями, если угодно, «в кавычках». Американские персонажи играют с нашей проницательностью, словно возмущаясь: «Похоже, вы знаете, что происходит у меня внутри, лучше, нежели я сама (сам)? Вам это не кажется странным? Что, у меня уже не осталось суверенной территории и свободы? Вы полагаете, мое существо исчерпывается внутренней речью?»
Диалоги — очень сильная сторона американцев. Лично я мысленно аплодирую американцам за диалоги. Не всегда, но часто.
(24) «Стало быть, психология ведет речь о поведении, а не о душе?
Что фиксирует психолог? Что он наблюдает? Разве не поведение людей и особенно их высказывания? Но последние говорят не о поведении» (Л. Витгенштейн).
(25) «„Так, значит, ты не замаскированный бихевиорист? И ты не утверждаешь, что, по сути, все, кроме человеческого поведения, есть фикция?“ — Если я и говорю о фикции, то имею в виду грамматическую фикцию» (Л. Витгенштейн).
(26) Витгенштейн говорит о некой «визуальной комнате». Это своего рода «крупный план», темпоральная развертка внутренней речи. Видимо, именно эта навязчивая способность человека трансформировать предложения в картину делает возможным искусство кино. Его производство и его адекватное потребление.
«Визуальная комната» — то, что не имеет обладателя, то, о чем лишь говорят: «Я в столь же малой мере могу обладать ею, как и пройтись по ней, осмотреть ее или указать на нее». Несколько раз Кроненберг размещает взрослого Паука, уже писателя, в комнате, где выясняют отношения Отец, Мать, маленький Паук или Шлюха. Взрослый Паук незримо присутствует в собственном (выдуманном?) прошлом. Эти ретроэпизоды соседствуют с другими, где взрослого Паука в кадре, то бишь в пресловутой «визуальной комнате», — нет. Было бы любопытно проанализировать речевую разницу, но, повторюсь, в Туле нет не только заветной кассеты, но также солнца, денег и самоваров.
(27) «Представь себе, что на картине изображен вымышленный пейзаж с домом — и кто-то спрашивает: „Кому принадлежит дом?“ Между прочим, на это можно было бы ответить: „Крестьянину, который сидит перед ним на скамейке“. Но в таком случае он не может, например, войти в свой дом» (Л. Витгенштейн). И далее: «Можно было бы также сказать: ведь владелец визуальной комнаты должен быть однотипен комнате; однако в ней его нет, а какого-то „вне“… тоже не существует».
Последнее замечание представляется крайне важным. Кинематографическое пространство никому не принадлежит и, видимо, этически невменяемо. Кроме того, его фотографическое сходство с «действительностью» — обманка. Мы не замечаем ни того, ни другого, поскольку наше сознание слишком подчиняется предложениям. И это ни плохо, ни хорошо — нормально.
(28) Любопытен Хичкок. Мало того, что этот толстый человек предварительно рисовал свой будущий фильм. Многие образы, мотивы и даже сюжетные ходы Хичкока навеяны жанровой живописью и в особенности английской карикатурой, чей расцвет, насколько я знаю, пришелся на первую половину XIX столетия. Но карикатура — это, по существу, сведение «внутреннего человека» к «внешнему»! Карикатура не церемонится, карикатура не оставляет «внутри» ничего, выворачивая нутро наизнанку. Карикатура элиминирует «внутреннего человека», предъявляя чистое поведение. Именно по этому рецепту лепит своих героев Хичкок. Все его герои, будь то эпизодические или главные, — гении поведения, бессодержательные (в безоценочном смысле) марионетки. Именно он, Хичкок, — замаскированный бихевиорист, этим и интересен. Лучшие (а это почти все!) картины Хичкока аккумулируют и перерабатывают затронутые выше проблемы в полезный продукт, возвращая зрителя к истокам, к немой комической и Люмьеру.
Если рассуждать последовательно, нельзя не согласиться с Витгенштейном: «Ты не можешь не хотеть отказаться от лжи и говорить правду». Какие могут быть тайны у «пустого», вывернутого наизнанку кинематографического героя? — Кожа, кости, кровь, эякулят. Голос, улыбка, походка. — Все остальное делает сообразительный зритель.
Читать дальше
