Илга Понорницкая: Новичок на Севере

Про даму из местного пединститута рассказывают: «Знаете, почему она говорит на стольких языках?. Родители сидели у нее. Она в лагере и родилась. А там у них были и немцы, и французы, и кого только не было. Она и научилась».

Где-то в коммуналке, за телевышкой, живет старик. О нем все знают, что он из заключенных. Он слишком известен, чтобы суметь что-то скрыть. Да он и не старается. Ему как будто всё равно. Когда-то он был знаменитым на всю страну певцом. Его поклонницы, говорят, дрались с поклонницами какого-то еще певца. На кулачках они пытались доказать, кто лучше. Фанатки, в общем. А потом он исчез. Как не было. Про эту историю у нас все знают. Певца назвали врагом народа и отправили сюда. Потом, когда всё кончилось, он не захотел вернуться в свою прошлую жизнь. Может, решил, что в одну реку дважды не войдёшь? Или пошел на принцип: меня сослали, вот я и буду оставаться здесь? Пускай мне будет хуже — вам назло? Кто знает.

Муж работал оператором на местном телевидении. Съёмочная группа собиралась взять интервью у старика. Он капризничал, не хотел ни с кем общаться. Потом поставил режиссерше условие: найти хорошего ветеринара. У него кошка заболела. Вылечат кошку — будет интервью.

И что же? Режиссёрша привела с собой ветеринара. Вместе с ветеринаром они ввалились в коммуналку — в ней негде было поставить аппаратуру, да и вообще повернуться было негде. Книги громоздились от пола до потолка, и где-то на самой верхотуре, под потолком, на куче книг пристроился чайник. На его носике висела тряпка. Было сыро, пыльно, в воздухе стояла затхлость. И в этой тесноте вместе с хозяином обитало штук семь кошек.

Журналисты задали хозяину какие-то вопросы. Он не старался отвечать впопад, не старался быть ни киногеничным, ни интересным собеседником.

Муж рассказывал мне о старике как о совершенно выжившем из ума самодуре — мол, на что только не пойдёшь ради интервью, даже ветеринара найдешь для чьей-то кошки.

Но как бы там ни было, они отсняли какой-никакой сюжет, и он прошёл по местному телевидению. И вскоре в городе появилась пожилая женщина. Об этом ли сюжете ей кто-то рассказал, или ей попалось упоминание о бывшей эстрадной звезде где-то еще, но женщина была потрясена тем, что он — жив. В юности она ходила на его концерты и, кажется, дралась на кулачках с теми, кто не признавал его самым-самым лучшим. Это была слепая фанатская любовь. Женщина даже не мечтала, что когда-нибудь он узнает о ее существовании.

Словом, не знаю, откуда она узнала, что он еще жив (она-то думала, что его давно нет!). Не знаю, как она ехала к нему через всю страну, что сказала, когда он в первый раз её увидел, как предложила ему на ней жениться, да только он согласился. Ему было за 80, и это был его первый брак. Ей было где-то 60, у нее были на большой земле дети и внуки. С молодой энергией она кинулась обустраивать жизнь своего кумира. Под ее натиском городские власти дали ему новую квартиру. После его смерти в квартире сделали его музей, и это случилось очень скоро. Но всё-таки последние несколько лет своей жизни он прожил в нормальном доме, окруженный любовью. Эта женщина, любившая его всю жизнь, умела и в других вызвать к нему любовь. Едва ли к певцу вернулась былая популярность, однако там и здесь теперь звучали его старые записи, и его стали его всюду приглашать, в газетах мелькали его фотографии — и старого, и молодого. Мой муж, глядя на них, посмеивался, вспоминая кошек, встретивших съемочную группу в грязной коммуналке. И я видела старого певца его глазами — чудак человек. И женщина — чудачка.

Наверное, в то время ничего не стоило бы с ними познакомиться, поговорить. Я этого не сделала. Глупая была.

История была вокруг, и её было сколько угодно. А чего много — то не ценишь. В выходные мы одевались так, чтоб оставались видны только лица, и лили на себя флаконами одеколон «Гвоздика» — и ещё брали эту самую «Гвоздику» с собой. На комаров она как-то быстро переставала действовать, и надо было обливаться снова и снова. В сопках мы собирали ягоды, муж находил грибы — мне ни разу не повезло, они здесь как-то по-другому растут — и я их не видела. Вовка тоже не находил грибов, а папа его ещё и подтрунивал над ним. Вовка огорчался, хныкал. Мне казалось, что сынок растёт капризный, хотя много ли найдётся детей, готовых в неполные три года с родителями отматывать по лесу километры с утра до вечера, почти всё время — молча, глядя внимательно вокруг, точно вбирая в себя каждый цветок на тонкой ножке, каждый кустик стланика.