Юрий Бригадир - Сердце Анубиса

– Давай лопать, – сказал я Лисе.

– Устал? – спросила она, ощутив на моей спине влагу. Она шлепнула меня по пояснице.

– Ага. И есть хочу. Давай лопать?

– Давай, давай. Там у меня, кстати, в сумке – шоколадка. Большая такая. Подарили.

– И какой же это сукин сын дарит шоколадки моей Грустной Лисе? – спросил я.

Вместо ответа она чмокнула меня.

– Будешь ревновать – уйду. Дурак.

– Дурак, – согласился я.

Я встал и пошел к вешалке за сумкой. Снял ее и принес Лисе. Потом пошел на «кухню», нарезал хлеб, колбасу, открыл пакет с молоком и притащил это все на тумбочку. Лиса все это время смотрела на меня. Потом засмеялась.

– Он у тебя болтается, когда ты идешь. А вам он ходить не мешает?

– Кому это нам? Полубогам?

– Мужикам. Не мешает?

– Ходить – нет. Вот сидеть иногда мешает. Попадет там куда-нибудь в складку или встанет не вовремя.

– И часто он так – не вовремя?

– Да каждый день!

– Иди ко мне…

– Да я и так здесь.

– Нет. Иди ко мне. Мне без тебя холодно.

И я залез под одеяло, встреченный руками, ногами, губами и всем остальным. Организм завопил уже совсем неприлично. Он призывал на помощь все инфекции мира. Все полиции нравов. Всех моих собутыльников. Он матерился на всех языках мира, включая динозаврский. И он победил.

…Мы пили молоко по очереди. Лиса взяла свою подушку и подсунула ее мне под спину.

– Тебе неудобно. И облился весь. – Она слизала с моего живота капли молока. Потом обняла меня и затихла, водя по моей груди своим великолепным серебристым ногтем. Рыжие волосы рассыпались вокруг солнечным пятном.

– У тебя шрам под пупком. Длинный такой. Это что?

– Это грыжа. Бывшая, в смысле.

– Надорвался?

– Нет, обычная пупочная грыжа. У многих бывает. Иногда так и живут с ней, не зная. Я тоже не знал. На медкомиссии обнаружилась.

– А вот еще шрам. Маленький.

– Это я не помню. В детстве, наверное.

Она поцеловала шрамик и попросила: –Напиши мне письмо, Одинокий Ветер.

Я помню как рушилось серебро небес на землю, ставшую моей постелью. Беззвучно летели вниз ангелы с обломанными крыльями, теряя нимбы свои в жестких ветвях деревьев. Бились о землю млечные звезды, умирая в тусклых блестках миллионов искр. Горько шумела листва, роняя не улетевшие вверх молитвы, тяжелые и грешные. Я помню как стеной вставал снег, отнимая у живых последние капли тепла, как выла метель, проникая сквозь кожу и кости до самого сердца. И клубились снежинки и не могли упасть – земля исчезала, исчезало вечное притяжение. Люди летели как птицы и как птицы теряли перья и как птицы разбивались. Я помню как вздыхала бездна воды под человеческими телами, как жадно она хотела растворить их, и некоторые погружались глубоко, до самого космоса, чтобы стать его частью. Душа воды – в ее глубине, там, где перестает светить солнце, там, где вечный холод и мрак. Я слышал мелодию глубины. Я помню как поцеловала меня женщина с рыжими звездами в глазах и я ушел в ночь и растворился в ней и брожу в ночи до сих пор. Что нужно еще Одинокому Ветру? Да будет путь его вечным…

– Ты – Одинокий Ветер. Я – Грустная Лиса. Как индейцы… Грустно.

– Почему?

– Не знаю. Грустно и все. Словно мы из какого-то вымершего племени. Последние из могикан.

– Мы – первые, Лиса. Знаешь, какие у нас будут дети?

– Какие?

– С глазами цвета осени. С моим сердцем. Твоей душой. Поющие на всех языках мира.

– Даже на собачьем?

– Даже на собачьем. «Счастлив тем, что целовал я женщин…»

– »Мял цветы…»

– »Валялся на траве…»

– »И зверей, как братьев наших меньших…»

– »НИКОГДА…»

– »Не бил по голове…», – закончила она тихо-тихо.

Зазвонил телефон. Звонила Светка. Чума.

– Это ты, Алкаш? У вас тут телефонов на одном проводе до хрена и больше.

– Я… Что-то с Васькой?

– Очнулся, сволочь. Бегу туда. Сейчас я ему устрою.

– Ты с ума сошла?

– Да шучу я, Алкаш, шучу. – весело крикнула в трубку Чума. – это я от радости. Все, бывай.

«Бывай»… Вот же… инфекция. Я встал на пол и потянулся. В окно лезла умирающая Луна. Слышался радостный лай Карата и Грея, гоняющих котов или еще кого.

– Что там, Ветер?

– Жизнь, Лиса. У Светки тоже будут поющие дети. Она это заслужила. Васька очнулся.

– А Ирка?

– И у Ирки будут. Чем она-то хуже?

– Страшно. Убьет она ее.

– Не убьет… Она – умная.

– Иди ко мне… Мне холодно…

И провалился я в теплоту и мягкость женского тела. Организм был не против. Он тоже умный, мой организм. Наивный только…