Юрий Бригадир - Сердце Анубиса

В сторожке было, как всегда перед тетей Клавой, чисто, бутылки выброшены, окурки выметены, топчан заправлен как следует и чайник закипал.

– Давай, я Карата к Грею запущу? – сказал я, открыв дверь, не заходя.

– Давай, давай. Пусть порезвятся.

Я прикрыл дверь, подошел к загородке, Грей услышал шорох и было зарычал, но потом узнал меня и я увидел через щели молчаливые немигающие глаза. Ключ от загородки висел всегда рядом с замком, на гвоздике. Это был единственный ключ на мехдворе, который отродясь не прятали. Никому и в голову не приходило его стащить. Или, тем более, им воспользоваться. Не та ситуация. Я открыл калитку и Карат просочился туда, улыбаясь своему товарищу. Закрывая калитку, я увидел как Карат схватил лежащую на земле кость и побежал с ней вдоль забора. Грей, полный театральной злобы, помчался ее отнимать.

Мы с Митричем быстро выпили водку – грамм 150-то всего и было и бутылку пива. Открыв форточку, выкинули подальше бутылки и стали делать вид, что пьем чай. Впрочем, Митрич его и пил. Я же не стал портить чайную чашку – все мое нутро и губы источали такую «Лесную воду», что я благоухал, как цирюльня.

– Главное в нашем деле – это вовремя и не спеша похмелиться, – сказал Митрич, отхлебывая горячую жидкость, – …и незаметно. А то ты на той неделе, Алкаш, вспомни, песняка начал давить вместе с петухами. И кому от этого хуже?

– Да ладно, Митрич, ты еще тут будешь… Кто, блядь, ночью купаться ходил?

– Кто? Я? – удивился Митрич.

– А то я… Хорошо, реки рядом нет. Вон, под навесом бочка с водой. Харю кто туда пихал?

– Да? Так я, наверное, мылся… Или еще чего…

– Ты бы до сих пор мылся, если б не я. Я тебя за ноги вытащил.

– То-то я думаю, что я весь мокрый! Нет, в натуре, туда лез?

– Да пошел ты, Митрич! Я уходил к себе, а вернулся – ты без крыши и с бабой какой-то.

– А баба где?

– А я ебу?..

– Во дела… ничего не помню. А шурин был?

– Ну, куда без него. Заявился часа в два. С друганом и с пойлом. Бабу друган потом увел. А ты еще хотел баян разбить. Об его голову.

– Шурина?

– Да не шурина – другана. Что-то ты трудный сегодня, Митрич.

Митрич пожал плечами и почесал репу.

– Да, дела. Баян-то целый, вон он – в кладовке. Спрятал, как всегда. Клава его терпеть не может.

В окно уже вовсю било солнце. Капало с крыши. В форточку залетал ветер и чирикание воробьев. День рос на глазах. Какой-то ранний сукин сын уже заводил трактор. И тут открылась дверь и вошла тетя Клава. Здоровая 50-летняя женщина без признаков увядания. Тумба в юбке. Монумент вахтеру. Памятник сторожу. Каждая грудь – с ведро размером.

– Здравствуй, Николай! – посмотрев на меня, она просто кивнула мне головой. Я тоже.

– Ну, как, все в порядке? Не пили, не гуляли?

– Как можно, Клава? – по-моему, Митрич ее немного боялся, – тока чай.

– А вы что, одеколон разбили? – тетя Клава повела носом, как ищейка.

Мы с Митричем переглянулись. И хором заорали:

– Ага! – и уже Митрич один:

– Ну я пойду, Клава. Сдал – принял?

– Ладно, иди. Сдал – принял.

Я забрал Карата из загородки. Вернулся к себе в барак. Выкинул весь мусор, помыл пол, проветрил комнату. И стал отмываться сам. Вода в моей конуре была одной температуры – близка к точке замерзания. И зимой и летом. Где там проходила эта труба, по каким таким холодильникам – это мне неведомо. Трубы с горячей водой не было здесь никогда. Только две толстых трубы отопления. Мне за пузырь летом врезали в одну трехчетвертной кран и я брал эту воду для хозяйственных нужд. Постирать там, помыть пол. Эта вода, напротив, была до невозможности горяча. Ну просто кипяток. Нет в мире совершенства, как говаривал Экзюпери по совсем другому, правда, поводу.

Я срезал с лица платиновым лезвием все растущие не там волосы. Я почистил зубы, извел на себя полкуска хозяйственного мыла, кинул все грязное в ящик и долго гладил рубашку, слушая, но не смотря телевизор. Гармония из меня выходила по мере трезвения и это было невыносимо. Зато я блестел, как новый полтинник. Карат лежал возле двери, положив голову на чистый пол и беззвучно ржал надо мной.

По телевизору опять мелькнуло сообщение о бродячих собаках. Я на пару минут перестал гладить. В Заводском районе растерзано двое – мужчина и женщина. Почти в одно и том же месте. С промежутком в несколько часов. Женщина поздно вечером. Мужчина рано утром. И опять фургон «Спецавтотранса», и опять на его фоне отморозки. Те же, но совсем другие. В камуфляже и с ружьями. И не кажущиеся уже отморозками. Идет время. Важнеют люди. Наливаются, как яблоки, значимостью. И смотрят, суки, совсем по-другому.