Астра: Малый тезаурус

Бесконечная гонка за конечным — жизнь материального мира.

Из сонма миров, куда можно войти в виде огненного шара, парочка «делание — не-делание» видится одной из иллюзий, пьянством человечества.

В чужом офисе отчетливо ощутила состояние делания, чужой деловой суеты и полного серьеза при этом.

Живем не в жизни, а в деле. «Что будем делать? — Ничего. — Я так не могу». Паскаль: нужно научиться тихо и спокойно сидеть у себя в комнате.

Читала в РГБ об архитекторе Николае Львове, просматривала его строения XVIII–XIX века. Кое-что уцелело. На обратном пути завернула в «Охотный ряд» поглазеть на распродажу. Что не продадут — выбросят без жалости. Удел сделанного — разрушение.

Трудность — в слове «делание», понимаемое как почти производство. А это состояние.

Приближаясь к РГБ, ощутила многократную рутину действа: метро, вход в библиотеку, каталог, потерянность в толпе, удовольствие чтения.

В магазине у кассы увидела сумму в 200 000 рублей по безбожному курсу 1993 года. Если то, ради чего — противно.

Деньги обладают сильнейшим искривлением. Есть деньги и ты умнее жизни. В них сгущено слишком много страстей!

Деньги — документ о благодарности, о полезности услуги или сделанной работы. Ныне эти благодарности столь отдалены от своих корней, что живут собственной жизнью в степенях и степенях упоённого отстранения. Отсюда ломкость всей связки.

Славно молчать в умном обществе знакомых людей. Вникать, додумывать, улыбаться тайнику своей души.

Нежный, солнечный, лукавый и ласковый звоночек на автоответчик от Л.: «Где ты? Мы тебя ждем. „Л“ с точкой». Сокровище душевного тепла. «У меня к тебе как к дочери вдруг прошло чувство». Милая.

Е. побывала в храме староверов, чистых суровых людей. Стояла, слушала пение, с кем-то говорила, фотографировалась. В тот же день под лопатку впился клещ. Ищет, в чем неправа — то, это? Мне же видится, что ошибка — само появление в том храме, сам туристический интерес. Везде ли имеем право стоять?

Вспомнился «поэт» в дипломатическом особняке, который прилежно учился складывать стихи. Издавал их за свой счет под «изящно-классические» томики. Дубово, топорно, предельно наивно. Меня пригласил как рекламного агента после моего звонка, чтобы почитать свои поделки, надарил канцелярской мелочи, рекламы, конечно, не взял, зато с гордостью провел по особняку на Пречистенке, доставшемуся МИДу после революционной чистки.

Увиделось цветущая сложность Другого человека. Вслушаться бы в Другого, чутко, бережно, а то сразу — борьба, победа.

Не понимаю Другого. Вся вежливость человеческая призвана смягчить это непонимание, в противном случае ужимки приличий оказались бы излишними. Но иногда Другие приоткрываются душе моей. Вот нигерийские женщины с подбритыми лбами; сколько ласки, терпения, силы в их глазах, сколько чистого чувства и спокойного понимания. Вот тот башкир в старо-прежней деревне, который пел, лежа в телеге один под звездами. Соседи украдкой слушали. Или сон про калмыцкий праздник, красные бархатные с золотом одежды, легкость, радость, нежное веселье. Или два народных певца-казаха на старой выцветшей фотографии, их чистые души, видные в повороте головы, в лицах. Или рассказ старой армянки о том, как в детстве она ехала с родителями в горах ночью, и боялась низкого черного звездного неба. Или, наконец, приуставший мужчина в толпе у метро и то явственно-духовное над его головой. А вчера вечером меня обогнала собака. Мы шли против холодного ветра в неуюте темного тротуара. Стало жалко ее, рука потянулась дать ей печенья, но собака не взяла. Не себя надо ставить на место Другого, а увидеть его в его бытии, его пространстве. Это труднее жалости.

Ребенок: «Если бы у камня была душа, то было ли лицо?» У гор оно есть, у всего есть. Однажды за пригорком, еще не видя, почувствовала речку. Земля живая, это мы мертвецы-цивилизаторы-мелиораторы.

Когда-то в закрытых глазах возникла большая птица. Крылья, белоснежные перья, каждое видно. «Это моя душа», — подумалось с радостью. И тут же концы перьев почернели. Если бы я могла держать состояние, без мысли, без слова…

Насколько булыжнее мои внешние дела дел внутренних. Сбросишь булыжники и оказываешься в тончайшем. Озаренный горизонт закрыт будто бы колыханием листвы без просвета, но в неведомое время она расходится и там — поразительная ясность. Потом можно и звонить-говорить, но потом, а не вместо.