Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Бесчетнов не нашел, что ответить. К счастью, вошел судья. Процесс начался. Судья предоставил подсудимому последнее слово. Бесчетнов ждал, что хоть прощения Кулик попросит у тех, кому доставил страдания. Но Кулик от последнего слова отказался. Суд удалился для вынесения приговора. Спустя час судья вышел и зачитал приговор. Кулик получил десять лет.

Петрушкин и Бесчетнов вышли на улицу. Был морозец. На столбах уже висели разноцветные гирлянды – город готовился к новому году.

– Вы знаете, Юра… – медленно заговорил Петрушкин. – Я решил организовать соревнования по карате на призы Алексея, Данила и Акима Петрушкиных. Придете?

– Конечно! – ответил Бесчетнов.

– Так они будут жить… – медленно сказал Петрушкин. – Так они будут долго жить. Может, дольше нас с женой – как и положено.

Новый год в семье Шпагиных прошел в скандалах. Даша ушла на 31-е к Лиане и появилась только 2 января. Родители еще и переругались между собой. Даша приходила домой только переодеться, стараясь попадать тогда, когда родителей нет дома. Она уже устала от этой жизни, от родителей, от Лианы, от самой себя. Ей хотелось, чтобы все в конце концов уж как-нибудь закончилось – пусть даже и смертью.

Но при всем этом Даша откладывала и откладывала день казни. Лиана в конце концов потеряла терпение и назначила его на 25 января. Даша сама не знала, как ей пережить этот день. Лиана между тем вела себя так, будто готовился праздник – таскала Дашу с собой по магазинам выбирать белье и чулки, предлагала пойти в солярий.

– У нас же с тобой торжественный день… – говорила Лиана. – Праздник дефлорации! Надо быть на высоте. Возьмем фотоаппарат – надо сфотать в последний раз наши целочки!

Даша совершенно теряла голову. Она не спала по ночам и сонная ходила целыми днями. От всего этого ей казалось, что все – невсерьез, все – сон.

Накануне дня казни она ночевала дома. Родители решили, что Даша идет на мировую. Мать сготовила ей яблочный пирог, потом погнала дочь в ванну и долго там ее мыла разными шампунями и гелями, как маленькую. Даша плакала, а мать думала, что это шампунь набился дочери в глаза.

Утром все ушли из квартиры – родители на работу, а Даша – на учебу. Но, сделав круг по кварталу, Даша вернулась домой. Через полчаса в дверь постучали. Она открыла дверь – на пороге стоял наводивший страх на всю ее прежнюю школу размером своих кулаков Сашка Синицын и двое каких-то пацанов.

Синицын пошел по квартире как есть, не разуваясь.

– Ты ботинки-то сними… – закричала на него Даша.

– Ты чего, мать? – удивился Синицын. – Тут сейчас вся квартира в кровище будет, а ты – разуйся…

Даша почувствовала, что ее тошнит. Она оглянулась. Один из пришедших с Синицыным пацанов, маленький, худой, тоже смотрел на Синицына с ужасом. Даша вдруг увидела, что все трое в медицинских перчатках. В голове у нее зазвенело.

– Показывай, где у вас что… – сказал Синицын. Они пошли по квартире. Зал, спальня, комната Даши. («Ого! – сказал Синицын, увидев на кровати неубранную дашину рубашку. – Я хочу, чтобы ты вечером была в этом». Даша вспыхнула). Кухня, ванна, туалет.

– Хорошо… Хорошо… – сказал, что-то прикидывая, Синицын.

Даша думала, что вот хотя бы сейчас что-то должно остановить их – ну, например, соображение, как они будут справляться с двумя взрослыми людьми. Но Синицын и его дружки, войдя на кухню, стали раскладывать на столе шприцы.

– Это зачем? – пересохшими губами спросила Даша.

– А это чтобы думали, будто здесь были наркоманы! – весело ответил Синицын. – Не с лохами подзаборными дело имеешь. Все будет отработано по высшему разряду! Витя, инструмент!

Второй парень, который был разве лишь немного меньше размерами Синицына, квадратный и с большой бритой налысо головой, достал из принесенного им пакета два длинных ножа, и еще что-то – длинное, гибкое и блестящее.

– Ты как предпочитаешь – папу зарезать, а маму задушить, или наоборот? – спросил Синицын.

Даша остолбенела и подумала, что вот это ей уж точно снится – не может быть такого наяву.

– Я никак не предпочитаю. Не надо их ни резать, ни душить! – сказала она (или ей привиделось, что она это сказала – всю свою жизнь потом она и сама не могла это понять, убеждала себя, что сказала, но сама в это не верила). – Все отменяется. Все отменяется! А если хочешь, так ты лучше меня так просто трахни!

– Слушай, мать… – с Синицына разом сошло веселое настроение. – Такими вещами не шутят. Если сказала «а», надо говорить и «б». Раньше надо было папу с мамой любить. И думать надо было, какими словами бросаешься. Ты это чего? Ты думаешь, я ради твоей целки это делаю?! Да плевать мне на тебя и твою целку. Мне деньги нужны и я их получу. Так что если не хочешь, чтобы удавка пригодилась для тебя, заткнись и уматывай. А мамы с папой у тебя, считай, уже нет!