Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Час спустя я сделал вид, что не слышу, как Лёлька шурует под ёлкой, пряча в свои же шерстяные носки самодельные гостинцы…

И вот долгожданный вечер настал…

На моих внутренних было что-то около девяти. До начала новой эры оставалось совсем чуть-чуть, и личный состав осуществлял последние к ней приготовления: Лёлька заканчивала с сервировкой, Тимка накручивал патефон.

— Тебе помочь? — предложил он.

— Да ну, управлюсь, чай…

Поставленный перед фактом, Дед не воспротивился («Вона как! Ну айда!»), пристроился на закорки, и пошли.

Погодка стояла самая что ни на есть новогодняя. Морозец лёгкий, ветра никакого, редкие снежинки кружатся, точно нарочно оттягивают момент приземления. Чисто мультик: пусть эта ёлочка в праздничный час каждой иголочкой радовает нас, радовает нас!..

Он был сказочно лёгким. Казалось, идти с ним за спиной даже легче, чем порожняком. Я донёс бы вещуна и на руках, как ребёнка, да чего уж теперь.

— Ты как там, старый?

— Вязи-вязи, — подбодрил Дед.

Будь ноги покрепче, небось ещё и шенкельнул бы.

— Слышь, жокей, — вспомнил я, — вот ты христианство порочил, а мы дни рождения сверили, и…

— Дотумкали значицца, — рассудил он. — А я чаво? Я ж не успоряю, Исус фихура приметна. Только ить сдаёцца мине что ент яво под астрономию подохнали а не наоборот.

— Да уж, тебя не зацепишь…

— Ну и не цепляй…

— А нас что, тоже, выходит, подгоняли?

— А то нет.

Мы подоспели аккурат к выносу порося. Дух в избе стоял и без того неповторимый — хвойно-деликатесный, а тут уж так захорошело, что и незрячий оценит.

— Одно слово марахфет! — похвалил Дед.

Мы отвели ему лучшее за столом место — к печке спиной. Сами расселись.

— Эх, — заключил я, потирая руки, — под такое меню наркомовских бы сто грамм, конечно…

Стол получился действительно ломовой. Без икры с фуагрой, но натурпродукт к натурпродукту. Да на Лёлькино мастерство помноженные.

— Чо скажешь, Деда? — повернулась она к дорогому гостю.

— А чаво скажу — скажу нониче сам бох велел. Ташшы!

— Эх! — передразнила она меня, важно подымаясь.

— Не понял? — подскочил и я.

— Да сидите вы, — обломил Тим. — Я сам.

И кинулся вон.

— Слушайте, чо происходит-то?

— Чего-чего, — подмигнула Лёлька Деду (а тот — ей). — Эх и происходит.

Тимка вернулся с хорошо знакомым штофиком, только белого стекла и запотелым — как пить дать со льда. Это был очередной бабкин презент.

— Пляши Андрюх, — хрюкнул старый, — привет табе от наркому вышел.

— Да ну вас, честное слово! А сразу что, нельзя было?

— Вот сроду на него не угодишь, — возмутилась Лёлька. — Как лучше же хотели… Тим, убирай давай…

— Тихо-тихо-тихо! — запричитал я, чуя, что снова опростоволосился. — Как это убирай? У меня же тост.

— А у Кобелины хвост, — фыркнул Тим.

Фантастически чуткий на происходящее пёс хвостом на сей раз не повёл.

— Варнак ты варнак и есть, — подытожил Дед. — Разлявай уж Тимох. Усем кроме ентова…

— Ну ладно вам, — взмолился я. — А то вы меня не знаете! Привыкайте уже, что ли, помаленьку…

— Сказать-то чего хотел? — перебила Лёлька, точно последнее слово предоставила.

— А сказать я хотел бы вот что…

И взял холодящую пальцы стопку. И встал.

— Друзья мои!.. Родные вы мои…

Я точно знал, чего хочу пожелать им всем и себе заодно в этот и впрямь судьбоносный момент, но до пожеланий нужно было ещё добраться.

Я говорил долго. О том, что уходящий год оказался самым, может быть, тяжёлым для каждого из нас, но разве не он же и самый счастливый?.. Отдельным пунктом отметил тот уникальный факт, что человечество впервые сидит за одним столом в полном составе, что обязывает каждого из нас к тому, чтобы…

— Ты щас президента напоминаешь, — не сдержался Тимка. — Только вместо дорогия россияни — дорогия земляни…

— А ну-ка тихо, — припечатал Дед.

— Да ладно, я не в обиде, — на меня накатила волна безудержного благодушия: перебивайте, пожалуйста! сколько хотите, столько и подтрунивайте. — Я ведь только хотел сказать, что…

— Молчь кому говорю! — повторил старик.

И тут действительно стало не до слов — ни мне, ни остальным. Посуда на столе завибрировала и пару секунд спустя натурально задребезжала. Это был тот самый, хотя и хорошенько уже подзабытый гуд-гул: так приближались бегущие. Но теперь рокот казался стократ громче и зловещей обычного. Задремавший было пёс вскочил и глухо зарычал на дверь, и все мы разом побледнели и уставились на Деда.