Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Андрюха: «Вы его съели хоть?» Володька: «У-у». Лёлька: «Фу-у-у-у!» Светка: «Но дальше-то самое интересное!..»

Дальше начиналась чисто Медея.

Овдовевшая в одночасье индюшка понемногу пришла в себя и перво-наперво — в виде реакции на стресс, наверное — принялась нестись. Но птенцы из неоплодотворённых яиц высиживались плохо, а проще говоря, не высиживались вовсе. И вслед очередному «грлы-грлы» сердобольная Светка отправилась на базар и приволокла оттуда пару хорошеньких индюшат, которых и подсунула на воспитание затосковавшей животине.

И оцените возмущение нашей птицеводши, когда, глянув в окно, она обнаружила, что краснозобое чудовище, в точности как французская революция, пожирает своих, хотя бы и приемных, детей. Вы когда-нибудь видели обедающего кроликом удава? («Фу-у-у-у-у!») Сердце Светки облилось холодным потом, и миг спустя она вытаскивала второго подкидыша (с первым было уже покончено) непосредственно из глотки своей сумасшедшей любимицы.

— Как??? — орёт Андрюха. — Не могу представить!

— А вот так вот! — хором орут остальные. — Пальцами!

— Крылышко ему гадина сломала, — ставит Светка логическую точку, а следом и интонационную. — Не выжил малец.

А индюшку — кто бы сомневался — вскорости украли. Прямо со двора. Аккурат в ночь на день, будь оно неладно, чуждого нам Благодарения…

— Туда ей и дорога, — возглашает Лёлька.

— У-у! — подхватывает разобравшийся-таки с остатной окрошкой Вольдемар…

…А я лежу, конвульсирую, слёзы утираю, а внутри бубнёж: ну вот какой ты на хрен писатель? сколько их, читателей твоих? трое? триста трое? три тыщи трое? о чём вообще ты им все эти десять лет паришь? о том, что любовь придумал не Христос? будто они без тебя не знают…

— Светуль, плюнь ты на всё, брось всё: садись и пиши!

— Чего писать-то? — удивляется она.

— А вот это всё и пиши.

— А-а-а, — и опрокидывает меня ручонкой-ручищей и тянется к кошёлке за другой бутылкой.

— Ну как скажешь. Слышь, Вовк? Завтра сажусь книжки писать.

— А ты-то сам, — доносится из-за спины: братан, улёгся как велено и задрал взор к облакам, — небось, пока тут торчим, так-таки ни одной повести и не придумал?

— Ни одной, Валь, — подтверждаю я, встаю, отхожу и закуриваю, только чтобы не разреветься слезами иного, чем минуту назад, свойства.

Вторая пошла под шашлычок: Валюха курицу подал. Правда, перед этим уронил решётку в самый жар. Девки на него в две глотки: заставь дурака… Он, бедный, окорочка от золы обдувает, отлаивается. Лёлька: нуууу, па-а-ап, весь кайф поломал… Володька: а давай сюда, нам сгодится — кожицу подгорелую счищает, Егорку потчует, тот рот только как галчонок открывать поспевает… Тим пивко своё дотягивает. Тут и мы накатили — за покойницу (Светка ляпнула). Анька: типун тебе; та: а чего? с утра по двору бегала…

Несмотря на упадание в костёр, покойница оказалась хороша. По мне, во всяком, после наших-то, городских, синюшных — очень даже. Тим один недовольным остался: ну почему мне всегда задница, а? только руки зря перемазал… Мать ему: эх и повезёт твоей жене, сынок!

Лёлька: гхи-хи!

Тима: ну ты ещё давай…

Егор: Тиминой жене повезёт!

Вольдемар: как нам с вашей мамой фиг кому повезёт.

Светка: ой, ладно!

Лёлька: гхи-хи…

Валюха: ну чего? магазинную-то печь?

Анька: ага, только уж прям сразу в угли ложи.

Валька: коза ты, коза!

Егор с Лёлькой в один голос: гхи-хи!..

Валюшка дровец в мангал подбросил — и ко мне, и тоже руки под затылок. Тимка — за карабин. Лёлька за ним: дай мне, мне дай. Чего дай, все пульки расстреляли. Егор жалобно: я не все-е-е-е. Чего не все, если нету ни одной? Эт не я-я-я-я. Ну да, я это, молчал бы уж… Володька — сытый и умиротворённый — укладывается рядом бухенвальдским пузом вверх: куда тут, Андрюх, глядеть-то? Да всё уже, говорю, проглядели, Вовк. А он: ну и ладно, и так ништяк. Глаза прикрыл, и через минуту уже слышу — сопит…

Я тоже лежу-блаженствую, того гляди отрублюсь. Вправду же хорошо. Небушко окончательно прояснилось, голубое-голубое, ни облачка. От давешнего ветерка ни дуновеньица не осталось. Сплошная уменьшительная ласкательность. Пахнет дымом, хвоищей, сожранной курицей, свежими огурцами, цветами, пивом разлитым. Даже мне, курильщику — пахнет… Тихо, спокойно. Ни птиц не слыхать, ни кузнечиков каких. Костёр один потрескивает. Да издалека Егоркино: «Тим, Тим, и мне-е-е!», Лёлькино: «Жо-о-орж!» да Тимкино: «Эх я щас обоим ка-а-ак…»