Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

— Мы? Это мы-то царя?

— Нет, ты гляди, чего творит! Ему русским языком, а он знай своё косячит! Вы, ваше писательство, вы нехристи, сионит на антисемисте, бесово семя! В дворцах нагадили и куда первым делом пошли? Храмы пошли рушить, правду, то есть, русскую изничтожать! Что, нет? Растоптали, расплевали бога, мощи святые повытаскивали да в грязь, голь беспортошную свистнули: грабь, блуди, бесчинствуй, твоя воля, господ отныне нету, а уж Господа-то и тем боле. Всяк теперь сам себе праведник, по собственной мерке… Ан оттёр вас от руля тихий семинарист и пошёл-поехал собак к стенке одного за другим ставить. И глядь, а страна-то опять замогучела помаленьку, царством запахла, империей. Потому как порядок в мозги стал возвращаться и послушание. А послушание — это ж первый Всевышнему намёк: твои мы, боже, чьими нам ещё-то быть… А лихолетье приспело, призвал отец Иосиф отцов святых, повинился за весь народ как сумел и упросил совместно землю к благоденствию выводить…

— Да вы себя слышите? Тут-то церковь каким боком?

— Мы-то себя, умник, слышим, только и ты уж давай в кои-то веки послушай, не всё тебе, щелкопёру… Вернулся бог на Русь сталинскими стараниями. Пусть и не совсем, а вернулся. Без бога нам той войны нипочём бы не выиграть, какой тебе ещё знак нужен?

— Да нет, никакого уже больше не надо, продолжайте, пожалуйста, любопытно даже, куда заедете.

— Да прямиком бы в рай на земле и заехали, кабы не измучился избранник этакую-то махину назад, с головы на ноги ставить, кабы не скопытился, и снова шушера всякая из щелей не полезла, покуда мы космос к рукам прибирали…

— И балеты танцевали…

— И балеты, дрянь ты неблагодарная, тоже! И хоккей, представь себе, с фигурным катанием — кем это нам всё, если не Христом богом, дадено? Да только вам ведь опять свободы подавай. Вы ж о цене-то не задумываетесь. Такую страну — взять и похерить! И за что? За право жевать жвачку, какую негры жуют? А родина уродина, да?

— Ой, вот только этого сюда не приплетайте! Этот-то как раз ваш крестоносец. А уродину он у Маяка стырил.

— У вашего Маяка!

— У нашего, у нашего. Вы ж сами-то никогда ничего и не умели. На печке сидеть, ножками дрыгать — это да. А дрова рубить — вам щуку подавай, княжить — варягов кликнули. Бог понадобился — и то чужого, опробованного приняли. В котором иха до сих пор не смыслите, а размахиваете только как кистенём. Да крайних ищете, кому бы этим кистенём в балду заехать. Ворам по рукам дать вас нет, мразь всякую вон из дому вымести — слабо. У вас карманы по сотому разу выворачивают, а вы жмуритесь, типа, не видим, а и видим, не наше свинячье. А они вам взамен — церквей новых, и сами в них по пасхам со свечками в кулачках: за вас, дескать, сердешных, поклоны бьём. А вы и рады: вот, мол, сообща всенощную отстоим, авось и полегчает!.. А и нет — не последняя ж пасха-то… Да я, может, за то одно бога вашего и не переношу, что променяли вы на него разум как на ту щуку…

— А ты дитя растлеваешь!

— Ах вы, твари бессовестные! Гумберта нашли, да? Романа, мать вашу, Поланского, во всех бедах виноватого? Это я-то Гумберт? Да тот свою Долору как куклу резиновую из отеля в отель таскал. Довезёт до новой кроватки — и по коням. А я?.. Да я же образчик добродетели. Я ж как монах белый. Мне если перед кем и краснеть — так перед ней одной…

— Всё едино паскудник…

— А вы нет? Заповедями грозите, а сами хоть одну соблюли? Ну-ка руки подымите, не укравшие да жёнам верные!

— А ты малолетку с пути истинного сбиваешь…

— Да это, может, лучшее, что я в жизни сделаю — от вас её уберегу. От тупости вашей, от лицемерия…

— А ты ребёнка возжелал… Дочь брата своего…

— Да пошли вы, нежить…

И швырнул в сердцах огрызок карандаша в траву и мырнул в сени, нашёл удочку — вполне себе удочку: с леской, с плавником… то есть, как его… поплавком и даже с крючком. Взял и отправился к озеру.

Рыбачить, так сказать. С причала…

Над озером висел плешивый туман. Я уселся на бережок и принялся копать — до первого червя. В надобности второго сомневался. Главное сейчас было запустить процесс… А! Вот он, голубчик! Поспешно (из брезгливости) нацепив извивающуюся пакость на крючок, я плюнул на него, как делают это в кино, закинул (он невод), ткнул удилище в землю и — держится? держится! — принялся ждать.

Рыбак я ещё тот, бывалый, можно сказать, рыбак.

В смысле, ловил уже однажды. Правда, давно.

Лет восемь мне было. Дядька взял с собой. Удочку выдал, наживку сам насадил: на, говорит, щас щуку (и тут щука!) вытащишь. И я осторожненько погрузил это дело в воду, и через минуту уже действительно вытащил. Только не щуку — пескаришку с мою тогдашнюю ладонь. И вот держу я его в руке и понимаю: внутри у мальца крючок с половину самого, и должен я сейчас эту закорюку из бедняги со всеми внутренностями выдрать.