7 сентября 2003.
* * *
Попытаюсь привыкнуть к тому, к чему невозможно привыкнуть:
В опустелом дому не к щеке, а к подушке приникнуть.
Может быть, птичьи сны в перьевой воскресают набивке,
Может быть, мне послужат они чем-то вроде прививки
Против тягостных снов, где ты каждую ночь умираешь,
Пятипалые крылья в надежде ко мне простираешь,
Но ничем не могу я помочь, несмотря на усердье
Жизнь твою сохранить ну хотя бы ценой своей смерти.
Не способен никто и ни с кем поменяться местами.
Может быть, птичьи сны под щекой обернутся крестами
Легких звезд. И я птичьи виденья спросонок окликну —
И к тому, что нет рядом тебя, может быть, и привыкну.
10 сентября 2003.
* * *
Голову я не могу оторвать от подушки.
Нет никакого внутри и снаружи тепла.
В памяти накипь. А в батареях воздушки.
Не по карману уже мне такие дела.
Память и отопительная система
Вышли из строя. Необходим капремонт.
Ты бы сказал: для виршей подобная тема
Вовсе не мельче, чем всеми воспетый Понт.
Ты бы сказал… и в памяти накипь пробило
Ластом дельфиньим, кипеньем морской воды,
Галькой приморской, где так я тебя любила,
Что отогреть бы смогла подмосковные льды.
Ты бы сказал… И вижу я, как на картине,
Клавиши моря, берущего верхнее до
Наших объятий, цепкие когти глициний,
Мглу в чебуречной и Ласточкино Гнездо.
Ты бы сказал…
16 сентября 2003.
* * *
Письма пишу умершей своей половине.
Сегодня о том, как сегодняшние деньки
Память затягивает, уподобившись паутине.
Согласись, научили нас многому пауки —
Вязать кружева и рыболовецкие сети,
В электрической лампе связывать волоски
И миры разобщенные связывать в интернете,
Но влезать в паутину всеобщую мне не с руки.
Бьется листва в паутине дождей сентябрьских,
Бьется неровный мой пульс в паутине тоски, —
В памяти, принадлежащей тебе по-рабски, —
Так помнят только младенцы и старики.
25 сентября 2003.
* * *
Выезды в город мои и случайны, и редки,
Особенно по вечерам. В сердцевине города
Вечерние здания от макияжной подсветки
Выглядят на удивление броско и молодо.
Румянец на стенах, как на ланитах путаны,
Голубоватые тени блестят над глазами оконными,
Зазывалы рекламные — банки, кафе, рестораны —
Пахнут деньгами и сделками полузаконными.
Полузакон — это норма сегодняшней жизни, —
Гладкость фасада с траченной молью изнанкою.
Полузакон — это то, что крепчает в отчизне
Свежеморозным наркозом над ржавою ранкою.
Я возвращаюсь в обитель березок и свалок.
Спрятанной скорби моей выхлопного нет выдоха.
Я возвращаюсь, и мнится: с пучочком фиалок
Ты ожидаешь меня у подземного выхода.
8 сентября 2003.
* * *
Посредине дворовых галактик
То ли травы, то ль звезды цветут.
Но, однако, мой серый собратик,
На мякине нас не проведут.
Как себя мы сомненьем ни точим,
Дар наш прост, как трава иван-чай,
Дар о жизни сказать между прочим
И о смерти сказать невзначай.
Клюй зерно, и летай, и чирикай!
Только скорби моей не тревожь.
Над моею любовью великой
День встает, на себя не похож.
9 октября 2003.
Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Постоянный автор журнала. Лауреат Государственной премии России за 1998 год. Живет в Волгоградской области.
Ясным июльским утром в безлюдном степном Задонье объявился вертолет. Точнее — вертолетик: невеликий, хрупкий, прозрачный, похожий на голубую стрекозу. Летел он почти бесшумно, стрекоча словно кузнечик. Летел и летел, никого не тревожа. Оставив позади станицу Сиротинскую, поплыл он вовсе местами глухими, держась степной дороги, на которой лишь суслики порой суетились да грелись степные серые змеи.
Спустившись в долину невеликой речушки Быстрица, дорога стала петлять вместе с речкой. Вертолет летел ровно и невысоко, но, заметив людское жилье — хутор, он и вовсе снизился, почти задевая маковки тополей. И от первого дома, где жила одинокая Надя Горелова, с вертолета стали сыпаться листки белой бумаги; они словно голуби кувыркались и реяли, медленно опускаясь на дорогу, во дворы, на левады, на воду, в которой намокали не вдруг, а уплывали вниз по течению.
Хоть и негромко стрекотал вертолетик, но его кое-кто углядел. Старый Катагаров огород поливал и узрел с неба летящие белые листки. Опешив, он вначале принял их за стаю каких-то птиц, напавших неожиданно, и начал кричать: «Кыш, проклятые! Кыш!» Но потом понял и, голову задрав, увидел улетавшую голубую машину. Ему почудилось в ней что-то ненашенское, даже неземное. И потому листки, упавшие прямо к ногам его, он не сразу взял, опасаясь.
Читать дальше
