Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]

Но внезапно этот последний член троицы оставил кафедру. В один прекрасный день он рассвирепел, обвинил членов академии в тщеславии и непомерных амбициях, обозвал своих товарищей по университету ни больше, ни меньше, как ослами, а членов правительства страны охарактеризовал как нищих духом, которые управляют страной нищих. А министры? Погонщики скота. После этого он куда-то исчез, кажется, отправился ненадолго отдохнуть на остров Эльба. Его пребывание там затянулось, и, как можно легко догадаться, двое осиротевших друзей начали немного беспокоиться. Надолго ли он уехал? Более того: вернется ли он когда-нибудь? Этого никто не знал, с острова Эльба не приходило никаких известий, и, скорее всего, причиной тому была не удаленность острова, а замысел добровольного изгнанника.

Вернулся он точно так же, как исчез, — внезапно. И так же, как воскресший Иисус, постучал в дверь своего друга на рассвете, почти никем не узнанный. Когда они собрались все вместе в доме первого, третий едва сумел дождаться, чтобы слуга разжег огонь в камине и вышел. Он тяжело упал в кресло и произнес:

— Конец.

Друзья молчали, давая ему возможность развить свою мысль. Но третий этого не сделал.

— В чем дело? — подбодрил его второй.

— Разве наша жизнь в этом мире имеет смысл? — заговорил наконец третий. — Упадок заметен во всем. В общественной жизни пышным цветом растает глупость, недомыслие царит на страницах книг и в аудиториях, евреи и горбуны распоряжаются на рынках искусства. Революции уже не совершаются, чтобы изменить людей, а если и происходят, то именно потому, что люди успели измениться сами. Преграды скудоумия отделяют нас от классиков, и варварство наступает гигантскими шагами. В Греции сжигают храмы эпохи Перикла, словно это жалкие хибары. В сердце Африки обнаружили племена пигмеев, которые являют признаки вырождения; и по результатам переписки, которую я веду с самыми светлыми умами Италии и России, они демонстрируют нам не прошлое человечества, а его будущее. И это правда. Я отказываюсь наблюдать за разложением человеческого рода. Все эти симптомы, друзья мои, говорят нам, что болезнь зашла слишком далеко, чтобы остановить ее силой печатного слова или оружия. Тут некому внимать, нечего сказать и ничего нельзя поделать.

Говоривший уже перестал быть человеком — то была пустыня.

— Что вы хотите нам предложить? — спросили первый и второй. Поскольку уточнений не последовало, они сами произнесли слово, которое ожидали услышать в ответ.

— Смерть? — выдохнул второй.

— Славную гибель? — полюбопытствовал первый.

Третий издал шумный вздох, точно раненый кит, и вытянул вперед раскрытую ладонь, словно указывая на горизонт.

— Просто конец, и все. Нам незачем искать мораль, мы просто пойдем навстречу гибели. Поскольку мы не в силах приблизить гибель всего мира, разрушим наш собственный мир.

— А как же праздники? — сказал первый. — Поездки в Помпеи, путешествия в Исландию? Вы говорите, что мир — неуютное место, но он станет еще скучнее, коли мы его оставим. Что будет с женщинами, которые нас обожают, когда мы покинем этот свет?

— Если это достойные женщины, то они некоторое время погрустят, — сказал второй, — а если им не захочется тосковать о нас, то не стоит и переживать за них.

Друзья обсудили диагноз, который поставил миру третий, и его прогноз и на рассвете пришли к единому мнению. Они не просто любили жизнь, им нравилась определенная жизнь, а она, как это им неожиданно открылось, была под угрозой и уже гибла безвозвратно.

— Как бы то ни было, дорогие друзья, — сказал второй, — вместе с нами умрет один из миров.

— Совершенно верно, — заметил первый. Именно он с самого начала оказал наибольшее сопротивление, но затем, решившись, был готов действовать с самоотверженностью фанатика. — Но, если нам предстоит умереть, пусть это случится, например, в водовороте Мальстрем, достойном фантазии Вагнера. И если нам предстоит сыграть роль в одной и той же драме, пусть с каждым из нас исчезнет какой-нибудь неповторимый дар.

Таким образом, заговор самоубийц превратился в подготовку театральной сцены. Просто исчезнуть с лица земли оказалось недостаточно. Надо было унести с собой какую-то частицу чувственного мира и создать повод для воспоминаний. Их договор заключался в следующем: каждый по отдельности должен был придумать способ сохранить навеки память о своей гибели. Потом они все втроем выберут войну, заведомо проигранную, уйдут на фронт и погибнут там в пылу сражения. Войну следовало выбрать безнадежно проигранную — таково было главное условие.