Юрий Мамлеев - Мир и хохот

А Андрей тем временем метался по комнатам, подходил к брату и исступленно повторял:

— Стасик, Стасик, я потерял тебя… Кто ты?.. Ты откуда? Вернись… вернись!

Станислав недоуменно молчал.

— Ты Андрея-то успокой, Алла, — поучал Нил Палыч. —А то он еще, глядишь, и в петлю прыгнет. Он без стержня, сорвется — и на пол, на дно то есть… глубокое дно…

Андрей тщетно пытался расшевелить Станислава, подкрикивая:

— Где Лао-цзы?! Где даосы?!! Помогите!

Но чем больше Андрей подвывал, тем больше Станислав каменел.

Алла даже похолодела, вдруг взглянув на него из коридора: «Вот-вот превратится в камень».

Нил Палыч юрко угадал ее мысли и истерично пропел:

Стою как дурак на дороге,

Впервые страшусь умереть.

Умру — и забросят Боги

В его ледяную твердь.

— Это из известного стихотворения «Камень» Евгения Головина, алхимика, — добавил он, но глаза все чернели и чернели.

Алла подумала, что Нил сойдет с ума от горя из-за того, что не может понять, что изменилось в Невидимом, чего нам ждать.

Она нежно выпроводила его, а он на прощание все бормотал:

— Не объять нам… Не объять… Только бы не провалиться… Мир-то шаток. Смотри за ним, Алла.

И исчез.

А Андрей после припадка ярости убежал. «Приду, приду, вернусь!» — только и выкрикнул.

Алла осталась одна со Станиславом. Но дикое сострадание к нему (она и не различала теперь, где любовь, где сострадание — все смешалось) заставляло Аллу приближаться к нему, быть рядом, касаться его холодной руки, но не более… Прежний невинно-жуткий взгляд Станислава давно превратился в какой-то бездонно-каменный, в глубине которого сочетались движение и странная неподвижность.

Но все-таки что-то изменялось. Впервые ночью Станислав часто кричал во сне, словно его тонкое тело рвали на части. В его крике ясно различались слова: Алла, Алла!

И интонации были прежние, словно он звал ее из глубины прошлого.

Она соскочила с постели, бросилась к нему, поцеловала в лицо, но он не проснулся, и крик замер.

И потом стал не редкостью этот зов по ночам: Алла, Алла! Алла всегда просыпалась на него, и в синем мраке комнаты ей казалось: Станислав вот-вот встанет, но уже навсегда не прежний, а жуткий в своей отрешенности.

И интонации этого зова из другого мира казались ей разными. Часто, будто расшифровывая этот крик, в уме звучало одно:

Алла, Алла, сладко ль спать в могиле,

Сладко ль видеть неземные сны?

Причем могилой тогда ей виделась вся земля, планета наша, а неземные сны — те, что ей снятся в этой гигантской могиле.

Но иногда в этом призыве «Алла, Алла!» ей слышалось тихое, медленное, тайное его возвращение.

Однако днем было трудно понять, то ли он возвращается, то ли, наоборот, уходит, уже бесповоротно и окончательно — до Страшного Суда, до конца миров.

Ольга Полянова была удивительным человеком. Лена и Алла знали ее с давних пор, но в последнее время потеряли ее след в огромной Москве. Не только в их кругу об Ольге ходили легенды. Но многое в них было простым фактом. Самым глобальным фактом была Любовь, но не та любовь, которой ограничивались люди. Это была любовь не к «любимому», а ко всем, к самому бытию, к образу и подобию Божьему, скрытому в глубине человеческой души, к Свету сознания и к его Источнику, к великой тайне в человеке.

У Ольги все это было проявлено, светилось на лице. Когда она вдруг появлялась, приглашенная, например, в дом, где были незнакомые люди, впервые увидевшие ее, то эффект был ошарашивающим и смущал саму Олечку: наиболее чувствительные люди неожиданно для самих себя точно замирали в лучах невидимого света, исходящего от нее. Некоторые ощущали себя вброшенными на минуты в иную жизнь. Стоило только взглянуть на нее. Все животные токи, все, что объединяет человека со зверем, мгновенно исчезало, превращалось в труп, а душа — оживала, как будто она попала в райский мир. Да, Олечка была красива, тихая такая голубоглазая русская девушка, но все решалось необъяснимым Светом любви, исходящим от нее, от ее бледного лица, превращенного в отблеск Неба.

Люди видели — и забывали о том, что они на земле, на этой планете, в проклятом темном, но великом мире. Не было и ничего завлекающего с ее стороны — просто светилась ее душа сквозь телесную оболочку. Ухаживать за ней было бы нелепо — и это чувствовали те, кто к ней приближались. Никакого предпочтения с ее стороны, ничего лично женского, и красота ее была смертельна для земных. Ее любовь убивала похоть.