Юрий Мамлеев - Мир и хохот

— Патология в ближнем невидимом мире, опыты в Институте по исследованию необычных состояний сознания, криминал, не исключено далее изменение прошлого, то есть один раз Стасик уже умер, и плюс ко всему грядущее выпадение из мироздания, а сейчас непонятные явления в психике в связи с этим — не слишком ли много для всего лишь одного существа, как вы выразились? — спросила Лена.

Дальниев отмахнулся:

— Хорошего никогда не бывает много… Оглядел присутствующих и добавил:

— Но самое главное: я абсолютно не доверяю словам Загадочного, что из полного выпадения из мироздания нет выхода. Вот уж это — невозможно. Если есть вход, значит, есть и выход. «Оставь надежду всяк сюда входящий» — эти слова Данте относятся только к такому эфемерному чувству, как надежда. Надежды, может быть, и нет, а выход есть. Конечно, мы не знаем какой. Но, наверное, очень убедительный и вне нашего ума. Да и сама идея о выпадении, о бездне вне Всего известна пусть хоть из многоуважаемых источников, но все-таки теоретично. У нас нет свидетелей этого тотального падения и возврата — естественно, и не может быть. Мы — не те.

Лена остановила взгляд на мелькнувшей тени сосунка, словно эта тень хотела познать тайну исчезновения.

— Антон Георгиевич, — резко начала Лена. — Все это — объяснения, расклад, гипотезы… Для нас главное — найти Станислава.

— Вот в этом плане мы и возьмем быка за рога, — громогласно ответил Дальниев. — Здесь я могу обещать: я найду путь к нему. Не через экстрасенсов, конечно. У меня есть иной вариант. Какой — я умолчу пока, вы будете судить по результату. Человеку надо помочь, это наш гуманный долг.

— Все смеетесь, — упрекнула Лена.

— Но чуть-чуть юмора просто полезно даже в самом потустороннем лесу, — удивился Антон Георгиевич и развел руками.

— Угощайтесь, угощайтесь, — пробормотал вдруг Ростислав сквозь транс, и все повернули к нему голову. — Главное, угощайтесь собой, пейте из себя воду близости к себе… Беспредельную воду… Торжествуйте. Вы — есть.

Дальниев уверенно кивнул головой и захохотал. Но смешок быстро оборвался, а в глазах загорелось и одобрение тайного смысла этой речи, и его отрицание одновременно. И Даниил и Лена мгновенно, точно пронзенные невидимой иглой, почувствовали это.

«Велик Дальниев, ох велик, — поспешно подумала Лена. — Ишь, чего хочет… Бытия ему мало… А я сейчас не хочу никаких верхних Бездн, никаких входов в Божественное Ничто — только Бытие, Бытие, хоть здесь в форме жизни, хоть где угодно, лишь бы быть — и осознавать свое Я. — Белые нежные пальчики ее судорожно сжались, словно она хотела поглотить самое себя и превратиться в птицу бессмертия. — Пусть Ростислав Филипов поможет, он — практик, но смогу ли я?»

Данила лее сохранял полное спокойствие и молчал.

Дальниев прошептал:

— Пусть медитирует о бытии, пусть погружается, он может это делать и в присутствии других… Пусть будет таким, какой он есть. А мы лучше закончим на этом. Я свяжусь с вами, Лена и Даниил, очень скоро — по поиску Станислава.

Дружеское посещение закончилось.

Тем временем, когда свидание с Дальниевым наметило дрожащие в небе нити к Станиславу, у Аллы произошел взрыв. Она снова влюбилась в своего потерянного мужа. Влюбилась, полюбила — все вместе. Она жила почти взаперти, в своей квартире, в которой и протекли эти патологические видения в зеркале, иногда заставляя себя работать — в основном переводы.

В остальное время в ее уме был только Станислав. Началось все со вспышки в сознании, когда она проснулась рано утром.

Все было прощено: и странности, и бредовый уход из дома, и морг, и появление в живых. Время их первоначальной любви вдруг вернулось. Она вспоминала его слова, провалы в ночь, движение и покой глаз, потаенную ласку, ранимость перед Богом… Он опять стал ее центром, она чувствовала, что вдруг душа Станислава (прежняя душа!) переселилась в ее сердце. Она в своем воображении видела в себе его голову, ставшую ее сердцем, голову, которая не только билась и заменяла ей сердце, но даже шептала ей — непонятные слова, правда, одно слово было ясно: покой, покой, покой…

Потом все это успокаивалось, и она уже начинала говорить с ним, потому что он здесь, он — рядом. Она чуяла его дыхание на своей коже. И хотела его видеть во плоти — все, что в нем было высше-человеческим, достойно-человеческим, и нежность, и прощение, доводило ее до слез… А порой человеческое стиралось, и оставался гнетущий своей тайной призрак, однако теперь уже навсегда любимый…