Лиля Энден - Изменники Родины

Из машин начали выгружаться люди с небольшими узлами или чемоданчиками; они проходили несколько шагов по земле и взбирались по приставленным лестницам в вагоны.

Заключенные!..

Провожающие закричали, замахали руками — многие узнали своих; железнодорожная милиция старалась заставить их замолчать, грозила штрафом.

Венецкий смотрел во все глаза на людей, перебиравшихся из машин в вагоны, но знакомой фигуры отца не было…

Впрочем, он не был в этом уверен: с того места, где он стоял, хорошо была видна переправа заключенных только из двух ближайших машин, а две дальние были загорожены; кроме того, эта погрузка производилась в пятый, шестой, седьмой и восьмой вагоны, а четыре крайних, самых дальних, были уже закрыты, и около них ходили часовые.

— Вот дурак! Прозевал, когда они первый раз приезжали! — ругал сам себя Николай.

Погрузка кончилась, машины уехали, вагоны были закрыты и к ним встала охрана.

Теснившиеся около решетки провожающие, которых собралось уже более ста человек, не расходились, несмотря на на все уговоры милиционеров и железнодорожников.

— Едут!.. Опять едут!..

Грузовики подъехали к следующим пустым вагонам; эти вагоны были ближе, и видно было лучше, тем более, что начинался рассвет.

В этих грузовиках Сергея Александровича Венецкого тоже не оказалось.

Оставались непогруженными еще четыре товарных вагона и один пассажирский, очевидно, предназначенный сопровождавшему начальству.

Когда «черные вороны» приехали в последний раз, было уже светло.

Люди, один за другим, выходили из битком набитых машин, проходили несколько шагов по земле и лезли в вагоны.

Тут Николай увидел отца.

Он узнал даже не его самого, а его пальто, которое сам на днях передал ему в тюрьму; лица не было видно.

— Папа! — крикнул Николай во всю силу своего звучного голоса.

Сергей Александрович услыхал: он обернулся, увидел сына и на секунду остановился, но один из конвоиров бесцеремонно подтолкнул его в спину.

Третий вагон от начала!..

К поезду уже подогнали паровоз.

Николай быстрыми шагами пошел прочь от вокзала: он знал поблизости переезд и торопился туда.

На переезде он стал и облокотился на шлагбаум.

Ждать долго не пришлось: вскоре послышался гудок, и показался приближающийся поезд…

….Паровоз, зеленый пассажирский вагон и целый ряд грязно-красных теплушек… Тот самый… Он шел еще не очень быстро.

Здесь было только две линии рельсов, и поезд прошел около самого шлагбаума.

… Третий вагон…

Сквозь маленькое зарешеченное окошечко смотрело бледное, исхудавшее лицо Сергея Александровича.

Николай замахал рукой.

— … Коля!.. Не верь!.. Это все неправда!.. — сквозь стук колес донесся до него голос отца.

Вот о чем больше всего думал отец!.. А сын и сам знал, что это неправда.

Он пошел домой.

На востоке поднималось солнце. Из черного репродуктора на высоком столбе послыщался бой московских часов, которые на один час отставали от Сабуровского времени; зетем полилась песня, звучная, бодрая, радостная, знакомая…

— «Широка страна моя родная!»…

Николай любил эту песню, которой начинался день советской страны. Его голос по высоте и тембру подходил к голосу исполнявшего ее артиста, и он всегда по утрам подпевал репродуктору:

Почему же теперь ему стало так тяжело дышать? Почему прекрасные, родные слова любимой песни вдруг зазвучали ложью?…

Вернувшись домой, Николай Венецкий застал там управдома, который принес распоряжение немедленно освободить квартиру, в которой они жили более десяти лет; на нее уже был выдан ордер семье какого-то нового начальника.

— Моя мать больна! — доказывал Николай. — Куда же она пойдет, если она не встает с постели?

— Мы ничего не знаем!

Раньше Венецкий всегда смеялся над этой фразой, которую многие не слишком умные люди произносили торжественно, будто гордясь, что они ничего не знают — теперь эта глупая фраза встречала его всюду, куда бы он не обращался, и он ее возненавидел от всей души.

После того, как рухнули надежды на оправдание и освобождение Сергея Александровича, Екатерине Павловне стало еще гораздо хуже, и ее положили в больницу.

Николай поселился зайцем у одного из своих школьных товарищей и навлек на него штраф в тридцать рублей.

В прописке, хотя бы временной, ему отказали, срок его отпуска давно кончился; на письмо, посланное им в Белоярск с сообщением о задержке, не было никакого ответа.