Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц

Загоревшая и осунувшаяся мама подхватила её на руки и ну целовать приговаривая: "Живая, здоровая, радость-то какая! А то получаю телеграмму: "Срочно выезжайте, подозрение дизентерию, госпитализировали", я на вокзал, там билетов днём с огнём. Двое суток зайцем от контролёров по вагонам бегала. Думала, если что, не прощу себе..."

Это ж надо, чтоб так повезло! Всё получилось, именно так, как Антошка загадывала. Мама приехала и на целых две недели раньше забрала её домой. Перед тем как отдать чемодан с надписью белой краской "Петрова 2 гр.", Катька Бориска пыталась маму отговаривать: "Ну нет же дизентерии, так чего ж и забирать. Раз уж так получилось неудачно, погуляй, пока отпуск, на танцы побегай, ну зачем тебе ребёнок в городе-то?", а мама хмурилась: "Нет уж, спасибочки, нагулялась. Чуть с ума не сошла". Антошка стояла рядышком и как можно жальче всхлипывала, но на автобусной остановке перестала, взахлёб рассказывала про день посещения, про концерт, про "пищу богов". Сидя на чемодане, мама слушала, а потом вдруг сказала с грустью: "Господи, какая же ты у меня большая стала".

Счастье так и пенилось у Антошки в груди: впереди была поездка на автобусе, потом чай с бабой Верой и ещё много всякой всячины, поэтому сидя у окна, она не оглянулась на голубевшие среди оранжевых стволов дачки, на столовую, забор с сохнущими на нём матрацами и на калитку из-за которой ей махал Марусин. Она уехала, а он помахал ещё немного, потом задумчиво колупнул в носу и побежал назад в группу.

Приходит однажды письмо – так, мол, и так: "Приезжай, дорогая племянница, на лето с ребенком – у нас сад-огород, дом-дворец – места всем хватит", а к письму еще и фотокарточка прилагается: на фоне цветущей вишни тетенька с детским лицом и дяденька с аккордеоном. Мать, не долго думая, деньги заняла, билеты купила, телеграмму отбила "такого-то, во столько-то – будем, встречайте", и стала собираться, да не одна, а чтоб веселее было, со своей школьной подругой – тетей Ритой. Та в прошлом году с мужем развелась: "Возьми, – говорит, – меня с собой, Зинуля, а то тоска смертная, а у твоих дом-дворец – всем места хватит".

Все две недели до отъезда Антошка была сама не своя. Страсть как она любит путешествовать! Даже на автобусе с электричкой; а уж на поезде дальнего следования, да еще на Украину – и говорить нечего! В детстве Украина представлялась Антошке веселой чернобровой красавицей в вышитой рубашке, клетчатой юбке и с веночком на голове, точь-в-точь как по телевизору в концерте ко Дню Победы.

Сцена ярко освещена, в темном зале сдавленно покашливают ветераны, толстая тетя в блестящем платье голосом, не терпящим возражений, объявляет: "Украинский танец", и в ту же секунду на сцену легко выпархивает Украина. Сначала она быстро, как стрекоза, хлопает направо и налево ножками в красных сапожках, и "ковырялочку" выкаблучивает, а потом изогнется вся и полетит в паре с дяденькой в шелковых шароварах – только ленты замелькают.

Так Антошка раньше себе Украину представляла, когда маленькая была. Теперь-то она знает, что это земля, только очень красивая и богатая, еще называется "чернозем". Ее, как икру, можно на хлеб намазывать и есть, а на ней растут яблони, груши, вишни, сливы, абрикосы, персики, и все даром – ешь не хочу.

В ночь перед поездкой Антошка, кажется, совсем глаз не сомкнула. Мать, чуть свет, до будильника, глаза приоткрыла, видит – дочь уже одетая, на убранной постели, как тушканчик, столбиком сидит и на нее напряженно смотрит. Пока собирались да завтракали – рассвело. Антошке от волнения в горло ничего не лезет, а мать: "Пока кашу не съешь – с места не сдвинемся". Ну что ты будешь делать? Пришлось той быстренько всю кашу с тарелки в рот запихнуть и матери чистую тарелку продемонстрировать. Еще в садике они всей группой так в "общество чистых тарелок" вступали. В таком виде из дома и выкатились: мать с тяжеленным чемоданом, Антошка с рюкзачком и круглыми, как у мартышки, туго набитыми щеками.

На улице было прохладно, от росы сыро, душисто, птицы еще спали, машин почти не было, только прогрохотала мимо них по разбитому шоссе пустая трехтонка. Прогрохотала и метрах в десяти затормозила. Водитель, из кабины высунулся, железным зубом сверкнул: "Давай, – говорит, мадамочка, я тебя куда надо подброшу". А мать-рада радехонька – засуетилась, кривобоко с чемоданом побежала на каблучках:

– Да нам только до станции, тут близко.

Тот не спеша из кабины вылез, чемодан у нее забрал, и пошел вперед, широко, как матрос по палубе штормующего судна. Мать чуть не в припрыжку за ним. Антошку за собой больно за руку тянет, да еще и тарахтит без умолку: