Денис Осокин - Овсянки (сборник)

помню как отец — пока мы везли мать и сестренку на моторной лодке из кологрива (где тогда жили) к месту сожжения в поселок ужугу (в ужуге мать и отец родились — там и играли свадьбу) — рассказывал мне такое о матери и о себе, что я дышал еле-еле и чувствовал как поминутно становлюсь взрослым.

мама стала для меня гораздо любимей, роднее — после того как я, десятилетний сын, узнал как отец лишал ее невинности — во всех нежнейших подробностях. я слушал и слушал — смотрел на маму — усталую, ушедшую — и ничего не спрашивал у отца почти. точно так же слушал сейчас своего директора. так принято помощнику на мерянских похоронах.

— вы помните, аист всеволодович, как отмечали мое пятидесятилетие?.. (я помнил — это было в апреле — полгода назад. накрыли столы в комбинатской столовой. и таня там была тоже…) — я выпил вина и страшно захотел танюшу. я посмотрел на нее — и она поняла — но сказала глазами что неудобно, не стоит. я так расстроился — выпил еще бокал и пошел в уборную. у меня огорчительно заболел живот. я сидел на унитазе и плакал. танюша была очень славна — и холодна: не приставала ко мне — не вешалась — за руку никогда не брала сама… я всегда думал: пускай. и сейчас так же думаю. я и пальцем не шевельнул чтобы что-то менять. все должно быть самопроизвольно.

… — так-то если посмотреть — что только мы с ней не делали: вытирали попы друг другу — любовничали в подъездах как подлые дети — выражались во время любви… все три отверстия у танюши были рабочие. и распечатал их именно я. но все всегда происходило исключительно по моей инициативе.

… — я взял ее замуж в девятнадцать лет. она жила в вохме. была очень робкой… стеснялась что не умеет краситься и интересную одежду носить… но таня такая родная ведь!.. она меня слушалась — и только. я говорил: сними платье, сними трусы, вот так вот раздвинься, попробуй, проглоти… встань здесь — и поводи бедрами…

… овсянки ехали тихо — даже слишком. иногда — чтобы делалось им веселее — я ставил клетку на колени. она была большая — и загораживала мне лобовое стекло. через клетку, через овсянок я смотрел на дорогу.

…

— мирон алексеевич, вы спали с ней вчера вечером?

— нет. погладил живот — и ушел к себе.

…

у меня несахарный диабет — постоянно в туалет бегаю. вдобавок еще был взволнован. директор то и дело останавливал джип. я ставил овсянок на свое сиденье — и выходил на дорогу. маневрировал чтобы все время к проносившимся мимо машинам стоять спиной. мирон алексеевич пока я бегал поворачивал голову в сторону улыбки жены.

давайте их выпустим? — сказал он мне после того как я в очередной раз вернулся в машину. — пусть едут с нами в салоне. и танюша очень любила птиц… не держала дома — потому что не могла видеть их в клетках. я все думал — цаплю что ли ей подарить — чтобы свободно разгуливала. но цапля еще в коленку клюнет… как представлю себе пробитую танину коленку… я ответил: можно… но как-то неуверенно. вдруг будут гадить или замечутся… овсянки — они пугливые какие-то. мирон алексеевич рассмеялся: так это у вас овсянки? никогда их не видел — но всегда это слово любил. овсянкина — танина девичья фамилия. таня овсянкина — из вохмы. в молодости я постоянно овсянкиной ее звал. или овсянкой. но имел в виду кашу… я тут же открыл дверцу клетки.

овсянки запрыгали осторожно. я думал: русские боги! неужели я купил их для того? — в погребальную свиту тани овсянкиной? посмотрим что дальше будет. приближалась волга с многострадальным, но таки достроенным мостом. заволжск — а напротив кинешма.

я хотел купить тане что-нибудь в кинешме. этот бодрый — набитый соборами город — с волжским бульваром и шныряющими по нему такси — под гул стареющих папаш-теплоходов — идущих как будто с завода в рюмочную или из рюмочной на завод — имеет для нас очень грустный и нежный смысл. ну как париж — для европейцев обращенных к западу. по сути это наша поэтическая столица. мы принюхиваемся к кинешемскому воздуху — и чувствуем: бесконечно свое. катятся слезы нежности. по этому признаку в кинешме сразу видно мерян. мы даже называем себя в шутку кинешемскими ревами. но главный наш город — кочки. это ростов на озере неро. столица во всех прочих смыслах. мы не плачем — а ликуем там. судьба же города коноплянки нас искренне изумляет. мы за нее рады — и желаем ей не пропасть. хотя без надобности туда не ездим. нам весело на ее проспектах — на кольцевых развязках — и на эскалаторах в метро. электричка от кочек до коноплянки проходит 200 километров и прибывает на ярославский вокзал.