Борис Ширяев - Ди - Пи в Италии

Утром первого дня, ко времени окончания мессы на ступеньках широкой лестницы, ведущей к древнему храму, уже выстроился приглашенный из Неаполя духовой оркестр человек в шестьдесят. Вот в темных стрельчатых дверях собора показалась статуя Святого. Ее несут на плечах подеста и почетнейшие члены муниципио. Это большая честь, и ее получают лишь достойнейшие. Статуя вынесена на паперть и…

…кларнеты оркестра грянули марш из «Аиды»!

Под его бравурные рулады и фанфары Святой медленно спускается по лестнице и начинает обход бесконечных улиц и закоулков ярмарки. Впереди оркестр, беспрерывно гремящий маршами, вальсами, увертюрами. За оркестром — статуя Святого. За ней клир собора в облачениях; дальше ряды священников без облачений, но с помпонами на шапочках, потом священники без помпонов, монахи различных орденов, коричневые, белые, черные… Потом братства со своими знаменами. За ними группы детей, одетых то ангелами, то невестами с фатой и шлейфом. У всех цветы. Наконец, процессия граждан и блистающие наполеоновскими треуголками карабинеры, набранные де Гаспери, веселые, крепкие и вежливые ребята.

Через каждые пять шагов статуя Святого останавливается. Поднятая на руках девочка, реже мальчик, прикалывает к одежде Св. Джеронима кредитку в 100 лир, изредка в 500, иногда в 5.000. К полудню несколько наслоений банкнот покрывают сплошь всю фигуру Святого.

Что это? Уже началась война? Впереди рвутся авиабомбы, с боков идет обстрел пачками.

Не пугайтесь. Это итальянский фейерверк. Он отличен от всех прочих тем, что не дает никакого зрительного эффекта ни днем, ни ночью. Его цель — лишь производить шум. Возможно больше шума.

Производить шум — стремление всей Италии в целом и каждого итальянца, а особенно итальянки, в отдельности. Моя соседка по лагерному углу, итальянка, вышедшая замуж за русского ди-пи, с момента своего пробуждения во весь свой мощный голос рассказывает что-то мужу, когда муж уходит на работу, она становится в дверях, ловит проходящих и рассказывает тоже самое им, если идет дождь и прохожих нет — просит у меня обрывок старой газеты и читает его самой себе вслух, если же и газеты нет, она принимается греметь двумя имеющимися у нее ировскими мисками… Тишина приводит ее в ужас.

Казаки ген. Доманова, очищая в 1944 г. районы Изонцо и Толмеццо от итальянских коммунистических банд, выработали такую тактику: обнаружив скопище или базу банды, они не атаковывали ее, а залегали в одном-двух километрах и молчали. Не проходило и часа, как итальянцы открывали сильнейший и столь же беспорядочный, безопасный для казаков огонь; потом начинали метать еще менее опасные для них гранаты и нашумевшись вдоволь, убегали или сдавались без единого выстрела с казачьей стороны.

В 1946 г., когда происходил плебисцит, решавший «республика или король», юг — Неаполь, Салерно голосовали за короля, а север — Милан, Болонья — за республику.

По городам юга двигались религиозные процессии со статуями святых. По городам севера — коммунистические демонстрации с портретами Сталина и Тольятти. И на тех и на других было одинаково шумно и весело.

Ярмарка в разгаре. Я… но позвольте вам представиться, читатель. На этой ярмарке я не журналист, не наблюдатель со стороны, не бесправный ди-пи лагеря высокогуманного ИРО, не кусок товара в лавочке работорговца, но полноправный и полноценный атом этого переливающегося всеми цветами радуги и ревущего на все голоса организма.

Я производитель пестрых кукол, задорных полишинелей, богато разукрашенных слонов и прочих соблазнов, от лицезрения которых скуповатые мамаши яростно оттягивают своих упирающихся и ревущих потомков. Я — торговец ими и в силу этого полноправный сочлен базара, подчиненный лишь его писанной и исписанной конституции. Я не плачу налога и поэтому не имею права стоять на одном месте. Находясь же в вечном движения я абсолютно свободен и полноправен.

К чести итальянцев, сохранивших в своем вырожденчестве какие-то крохи великой ушедшей культуры, я должен сказать:

— За четыре с половиной года моей торговли куклами во многих городах и поселках Италии, я ни разу не был обруган, осмеян или ущемлен в своих правах. Никто никогда не подшутил над моим очень скверным в первые годы итальянским языком, наоборот, собирались группами и напряженно расшифровывали мою дикую смесь французских и латинских слов, помогали мне, указывая лучшие места и дни торговли.