Борис Ширяев - Ди - Пи в Италии

Сердце, как ему и полагается, искало, чуяло, угадывало и вещало.

Мозги, выполняя свою функцию, облекали его эмоции в стройную рациональную форму и далее — в содержимое таинственных мешков и коробочек, вплывавших на вечерней заре в тихие пристани отгороженных немецкими одеялами уголков Итеэр.

Мозгом комнаты «для всех» был Василь, воронежский хохол, прикативший с женой и сынишкой с Дона в Италию на паре своих «благоприобретенных» серых. До Венгрии с ним доехал еще и кабанчик, но там пришлось продать. Больно вырос за время пути.

Самое большое и верное сердце из всех, бившихся в этом помещении пароккио, трепетало последними вспышками в груди уральского казака Плотникова, семидесятилетний путь которого был много длиннее, чем у нас всех.

Начало его я знаю лишь в отрывках. Старообрядческая казачья семья на берегу Яика, строгий, суровый отец, служба в полку… Война. Потом снова война уже у себя в степях. Полковник, с которым прошел урядник Плотников обе боевых страды, смертельно ранен.

— Дочь у меня остается в Уральске… — хрипит он, захлебываясь кровью, — тебе, Плотников, ее поручаю… Женись и сбереги…

Урядник Плотников выполнил этот последний приказ своего командира, женился, сберег, привез в Сербию, берег и холил там, в черный год довез до Рима и оберегал здесь, сколь хватало старческих сил, служа ей до последнего дня… А этот последний день пришел так: собирая щепки для самодельного мангала, старик зашел на двор, где были собаки. Они его покусали. Лечили в итальянской клинике, но перевязки там были таковы, что на пятнадцатый день появилась гангрена и верное сердце перестало биться.

Мозг нашей комнаты пульсировал весь день на римских базарах, сбывая там беженское барахло и неизвестные в Вечном Городе товары: самодельные жаровни из консервных банок, подсоветские «тапочки» из негодного уже к продаже сырья, вообще «совутиль», которому он умел найти применение, чему и нас учил по вечерам.

Сердце тоже учило — верности, чувству долга и серой, не блесткой мужицкой чести.

Таков был, по программе солидаристов, «ведущий слой» русского поголовья пароккио Трасфигурационе. Он же был и «правящим слоем», как, можно надеяться, произойдет и у них, если какое-либо государство станет объектом национально-трудового эксперимента.

Кроме того, в обеих комнатах размещалось еще десятка полтора семей, особой активности не проявлявших, так сказать, масса, среди которой выделялась лишь единственная нерусская семья, состоявшая из трех поколений славного племени Черной Горы: бабки, майки и внучки; да и то из них внимание привлекала лишь бабка. Она была очень активна и склонна к полемике, которую вела беспрерывно, или чередуя своих оппонентов, или обобщая всех разом. Самым сильным ее аргументом была демонстрация собственного тыла.

Этого довода не выдерживал даже упорный хохол Василь, плевал и выносил резолюцию:

— Экая скаженная стервь! Ее бы на Иоську пустить! Она бы всю его генеральную линию повернула… Сам с Кремля утик бы.

Отдельно, в ванной комнате падре, в три этажа размещались: наверху Миша, в средине его мама, внизу — морская свинка. В закоулке под лестницей — Светлана с очередным мужем, при данной ситуации необходимым: одиноких женщин падре в пароккио не пускал. На этот раз должность досталась здоровенному грузину, прирожденному плановику, таланту-самородку в этой области. Он каждый вечер неизменно составлял точный план, пользуясь которым, к вечеру следующего дня должен был стать миллионером. Неуклонно применял его, но миллионером не стал ни разу.

— Апять малынькая нэточность вышла. Удывытелно! — подводил он итог, составляя новый план. — Тэпэр бэз ашибки!

Порой прибывали и новые поселенцы, хотя удобной для их землеустройства площади уже не было. Так однажды, в жаркий полдень, в нашу «для всех» комнату влетело нечто среднее между выкатавшимся в сухих листьях ежом и Робинзоном с иллюстрации очень дешевого издания этой, столь заманчивой для нашей современности, книги. При более углубленном изучении это существо оказалось больше года не стриженным и соответственно немытым человеком, даже доктором, как мы потом узнали.

Это «оно» обежало весь круг наших кроватей и поочередно тыкнуло всех их владельцев пальцем в грудь.

— Этого знаю! Этого тоже знаю! И этого тоже знаю, — повторяло оно, а закончив звездный пробег, село на пол как раз там, где старик Плотников раскидывал на ночь свою постель. — Здесь я занимаю!