Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

— В ногу идти!

Приятели прячутся за крестами. Только бы не вспугнуть дерзких гробоносцев! Они не хотят, чтобы тело Антона было сброшено наземь и осквернено.

Гроб приближается. Уже явственно видны две фигуры, его несущие. Вильм Хольтен, самый молодой из новоявленных кладбищенских стражей, не в силах сдержать своего нетерпения.

— Ага! — вырывается у него.

Гроб падает. Носильщики бросаются наутек. Топот, словно вскачь пустились битюг и рысак.

Стражи окружают церковь. Оле видит, как кто-то на рысях мчится меж могильных рядов. Он бросается за ним, настигает, бьет кулаком по шляпе и под нею чувствует твердую человеческую голову. Вот тебе и привидение!

Человека в шляпе шатнуло, но он рванулся, и вот его уже и след простыл. Стражи прочесывают кладбище. Второй тоже как сквозь землю провалился.

Они относят гроб Антона в башню, под колокола, и принимают меры, чтобы ничья рука больше не тревожила последний сон покойного друга.

Похоронная процессия сильно растянулась. Кроме друзей покойного, пришло множество любопытных. Им охота посмотреть на гражданские похороны. Церковные старосты Рамш и Серно, чопорные, в черном с головы до пят, тоже идут за гробом.

— Гляди-ка, и лесопильщик здесь, — перешептываются в толпе.

— Антон здорово его прижал с крупномерным лесом и штакетником.

— С покойника не спросится.

Старухам любопытно, что это будет за проповедь без пастора. Антон Второй и Эмма Вторая, Дюрровы ребятишки, бледные и невыспавшиеся, стоят между дядей Оле и матерью. Они плачут. Оле кусает губы — видно, хочет перекусить свое горе. На кладбищенских соснах сидят две вороны, вялые от холода. Они удивленно косятся на бумажные розы в венках. Толстяк Серно набожно скрестил руки на выпирающем животе, хотя о молитвах здесь и речи нет. Здесь поют любимую песню покойного «Смело, товарищи, в ногу!..»

Венки из сосновых веток благоухают. От районного секретариата партии несколько человек притащили венок — огромный, как заднее колесо кареты. Они поют громко и вызывающе. Лесопильщик не поет. Он берется рукой за горло и хрипит:

— Простыл!..

Карл Крюгер говорит о жизни Антона Дюрра:

— Это был человек, не знавший устали. Некий Иисус Христос — если таковой существовал — на него бы не нарадовался.

Вороны каркают на верхушках сосен. Толстый Серно с удовольствием бы погладил птиц, ниспосланных самим небом. Как они хитроумно мешают богохульной проповеди!

Карл Крюгер держит речь о судьбе:

— Товарищи, друзья, судьбы не существует. Судьбу подстраивают, так же как чудеса. Ребенок умирает от скарлатины. Судьба? Ни в коем случае! Опоздали пойти за врачом. Мотоциклист врезался в дерево и погиб. Судьба? Ни в коем случае! Дорога была в выбоинах. Судьба имеет причины, злая судьба питается нашими упущениями. Нашего дорогого товарища Дюрра убило деревом. Судьба? Ни в коем случае! Скорей всего, не были соблюдены правила безопасности. Это надо расследовать, товарищи!

Сапоги лесопильщика Рамша беспокойно топочут по разбросанному на снегу лапнику.

— Холодище!

Карл Крюгер смотрит на коричневый гроб друга. На его ресницах, как капли росы, повисают слезы.

— Вот он лежит, этот не знавший устали человек. Всю жизнь им двигало благородное беспокойство, благородное беспокойство сеял он вокруг себя. Неужто же он сеял понапрасну? Все зависит от нас. Будем же беспокойны в том смысле, в каком он это понимал!

Старухи всхлипывают. Они позабыли, что там стоит бывший кучер Карл Крюгер, а не пастор. От его речи они сморкаются. Серно понапрасну качает головой.

Да и многие мужчины стараются побороть слезы. Прощаясь с покойником, они снимают шляпы. На проплешине лесопильщика наклеен пластырь. Оле удовлетворенно кивает: так тебе и надо, собака, не тревожь мертвеца. Но тут ему бросаются в глаза сапоги Рамша. Он сравнивает их со своими: те же голенища, та же длина, та же кожа. Оле озирается. Может, на него уже смотрят с ухмылкой? Аннгрет сделала из него посмешище, чучело гороховое. Он выбирается из толпы — пусть похороны идут своим чередом. По деревенской улице он уже бегом бежит. Ему кажется, что на ногах у него сапоги из раскаленного железа.

Дома, в кухне, Оле срезает сапоги с ног. Ножницами вспарывает голенища сверху донизу. Жена молча смотрит, как вывертывается наружу овчина. Оле сбрасывает остатки сапог и швыряет их в дровяной ящик возле плиты.

Аннгрет берет их, уносит на чердак и вешает на первую попавшуюся балку. Потом садится на мешок с зерном и плачет. Разрезанные сапоги — это ее поражение.