Хосе Антонио Марина - Анатомия страха. Трактат о храбрости

В. Одно дело мужество и совсем другое — гнев. Гнев пробуждается, когда кто-то или что-то встает у нас на пути; он способен привести к агрессивности. Однако и гнев и агрессивность по сути своей являются страстями и не достигают высот мужества. Ревнивый муж, который, движимый собственническими инстинктами, убивает жену, едва ли достоин называться храбрецом. Равно как и отчаянный социофоб, пытающийся всеми средствами избежать общения и хамством отпугивающий людей. Абсурдно утверждать, будто всякий грубиян смел. И потом, гнев, в отличие от мужества, непостоянен. Правда, Фома Аквинский говорит, что гнев помогает храбрецу; более того, те, кто никогда не гневается, грешат против справедливости.

Г. Смелость не есть стремление избежать большей опасности . Когда солдат идет в атаку из боязни, что его казнят как предателя, когда сражается, опасаясь бесчестия и позора, он не заслуживает звания смельчака — ведь им движет страх. То же самое можно сказать и о верующем, который проявляет героизм, потому что страшится геенны огненной, или о человеке, который демонстрирует смелость, потому что людская молва для него хуже любой угрозы.

Д. Нет смелости во хмелю. Плохой герой из пьяного или одурманенного наркотиками — ведь истинное мужество требует ясного рассудка.

Опираясь на все сказанное выше, я рискну предложить следующее определение мужества:

Мужествен тот, кому трудности не мешают осуществить благородное и смелое предприятие, кого препятствия не заставляют отступить на полпути к цели. Он действует наперекор всему, ведомый чувством справедливости, без которого мужество не имеет смысла.

Но к чему такая щепетильность? — спросите вы. Зачем предъявлять столь высокие требования к мужеству? Разве недостаточно просто с восхищением взирать на отважного, на бесстрашного, на смелого, как это обычно принято? Разумеется, недостаточно. Согласно расхожему мнению, злодей не может быть по-настоящему смелым, и тут возникает серьезная проблема.

Ведь нет ни малейшего сомнения в том, что из двух бессердечных убийц один может оказаться смельчаком, а другой — трусом. Но вдумайтесь как следует, и вы поймете: отважен только человек добра. Мужество служит лишь благу. Что за странное утверждение? Может, прав был проницательный Вольтер, когда писал, что смелость не добродетель, а просто качество, роднящее неистовых безумцев и великих героев. Однако мы не раз убеждались в настойчивом стремлении мыслителей облагородить мужество, прочно связав его с добродетелью. Правда, эта возвышенная идея больше относится к области теории, нежели к области практики. Речь идет о двойном стандарте в оценке поведения: одной мерой привыкли мерить жестокий несовершенный мир, где большие рыбы пожирают малых, где бык свиреп, а кролик труслив, и совсем другой — мир идеальный, где создаются искусственные модели жизни вообще и личности в частности. Искусственные — значит, построенные вне связи с природой, вопреки ей. Именно таков мир морали и этики. А следовательно, и мужества два: одно естественное, другое — этическое. К великому сожалению, они далеко не всегда соизмеримы.

Теперь мы вплотную подошли к смысловому ядру этой книги. Возможно даже, к смысловому ядру всех моих книг. Нам предстоит скачок из области психологии в область этики. Рассуждая о страхе, психология занимается вопросами душевного здоровья, а этика — вопросами духовного величия. Вольтер описывал, другие упомянутые нами мыслители — Сократ, Платон, Аристотель, стоики, схоласты — разрабатывали. Вольтер действовал как натуралист, остальные — как архитекторы. Они закладывали начало, создавали archē [65] Начало (гр.). , фундамент великого здания. Рисовали человека не таким, какой он есть, а таким, каким должен быть в идеале. И если мужество свидетельствует о совершенстве человеческой натуры, значит, мужествен только совершенный.

Но зачем все так усложнять, к чему эта старомодная изысканность? — спросите вы. Не спешите. Дело в том, что сейчас нам предстоит сменить предмет рассуждений. Речь пойдет уже не о мужестве, а о свободе. Найти точки соприкосновения не так уж и сложно. Всегда ли свобода благо или смотря по тому, для чего ее используют? Ведь и дурной человек волен причинять вред другим и себе. Любопытно, что подобное преклонение перед свободой существует только на Западе. У других культур имеются свои приоритеты: мир, справедливость, покой, здоровье, отсутствие страха. На самом деле мы тоже считаем, что свободу следует ограничивать, если она идет вразрез с другими ценностями (мои права кончаются там, где начинаются права окружающих), но все же почитаем ее за высшее достояние. Теологи осознали важность проблемы, когда задались вопросом: а свободен ли Бог? Имеет ли возможность выбора существо абсолютно благое и абсолютно мудрое? Разве Создатель, следуя своей благости и мудрости, не вынужден всегда выбирать наилучшее? А если так, то свобода рискует превратиться в тяготение ко злу или в плод невежества. Думаю, Платон разделил бы эту мысль.