Хосе Антонио Марина - Анатомия страха. Трактат о храбрости

В основе тревожности лежат качества, о которых мы уже рассуждали достаточно подробно: чрезмерная уязвимость, отрицательная аффективность, невротический склад личности; то есть биологические факторы создают благоприятную почву для интерпретации нейтральных раздражителей как угрожающих. Как следствие появляется чувство постоянной напряженности, внимание сужается, формируется неадекватное представление о действительности, возникают панические идеи и зачастую обостряется чувство ответственности или даже вины. Наконец, как всегда в состоянии тревоги, активируется симпатическая нервная система. Организм готовится к действиям, но действия не предпринимаются, поскольку объект застревает в сетях тревоги, пассивности, мыслительной жвачки, незавершенных планов, и единственное, на что он способен, — это прибегать к защитным ритуалам, приносящим временное облегчение.

Страх приводит в действие механизмы избегания опасности. То же самое можно сказать и о тревоге. Только в этом случае речь идет о мысленном избегании. Человек много думает, но ничего не предпринимает, а потому активация и возбуждение при тревожности носят пассивный характер. Субъект пережевывает свои страхи, как корова жвачку, с одной только разницей: беспокойство никогда не переваривается окончательно, а все время запускается по новому кругу. Тревожная личность волнуется, старается успокоиться, но чем больше старается, тем больше оснований находит для беспокойства. Поток тревожных мыслей увлекает ее за собой. Стремление „обдумывать вновь и вновь“ является компонентом тревожности и заставляет искать спасения в словесном выражении опасений, которое снижает болезненную остроту образов и уменьшает физиологические проявления тревоги, это доказали Борковец и его сотрудники. Подобный способ подавления дискомфорта порождает своего рода зависимость высокотревожной личности от вербализации неприятных чувств. То, что на первый взгляд кажется лекарством, превращается в наркотик.

Множество раз говорил я Хосе, что действие — самое лучшее средство. Но так и не смог преодолеть его уверенность в том, что для полного выздоровления необходимо анализировать ситуацию, постоянно возвращаться к ней, объяснять все самому себе и другим. Мне кажется, что при тревожных расстройствах психоанализ бесполезен или даже вреден, поскольку приносит пациенту временное облегчение, которого он будет искать вновь и вновь, не решаясь освободиться окончательно.

Одна из характерных черт тревожных мыслей состоит в том, что они ни к чему не приводят, а просто кружат на месте. Мне это напоминает притчу Кафки „Нора“: маленький лесной зверек выкапывает норку и тщательно маскирует вход, чтобы враги его не нашли. Однако, укрывшись в своем убежище, он начинает сомневаться, хорошо ли справился с задачей. Чтобы убедиться, нужно выбраться наружу и посмотреть. Зверек выходит и при этом уничтожает плоды своих трудов. Он снова прячется, снова заделывает вход, но потом опять выходит, и так без конца. Стремление к безопасности порождает бесконечную неуверенность.

Тревожность, постоянно вызывая беспокойные мысли, выявляет одну из особенностей человеческого мышления, тесно связанную со всеми страхами и в особенности с навязчивыми состояниями, которые представляются мне крайне важным моментом в изучении мыслительного процесса. Еще в своей книге „Теория созидательного мышления“ я говорил о спонтанном „автопилотном“ мышлении, неосознанном процессе образования осознанных мыслей — креативных или банальных, приятных или страшных. В человеческом мозгу то и дело всплывают невольные, а иногда и нежелательные мысли. Они и наши и не наши. Рембо говорил: „Je est un autre“ — „Я есть другой“. Это грамматическое несоответствие — местоимение „я“ в сочетании с глаголом в третьем лице — не ускользнуло проницательного Фрейда. Фрейд рассуждал о механизме бессознательного возникновения мыслей, назвав его Id , Оно. Психоанализ стремился превратить „оно“ в „я“, то есть сделать его осознанным. Я давно изучаю систему автопилотного мышления, нашего Id , источника помыслов, однако никаких существенных результатов пока не достиг. Меня немного успокаивает только то, что девятьсот лет назад над тем же бился и святой Бернар Клервоский, писавший своим монахам: