Чезаре Павезе - Пока не пропоет петух

За окном, за железной дорогой, скрытой насыпью, лежало южное море. Бывали минуты, когда раскаленная тишина пугала Стефано. Тогда он, встряхнувшись, спрыгивал с кровати в одних трусах. Так он вел себя и в те далекие, послеполуденные часы в тюрьме. Комната с плоской крышей превращалась в настоящую парилку, и Стефано высовывал голову в низкое окошко, там было немного тени от стены, и стояла глиняная амфора. Он сжимал руками ее изящные, влажные бока и с трудом приподнимая, подносил к губам. У воды был сводивший зубы привкус земли, которым Стефано наслаждался больше, чем водой, ему казалось, что это вкус самой амфоры. В этом привкусе заключалось нечто козье, дикое и вместе с тем очень нежное, напоминавшее цвет гераней.

И босая женщина, как и вся деревня, ходила за водой с такой же амфорой. Она несла ее наклонно, прижав к животу. У всех амфор коричневато-телесного цвета, а иногда и побледнее, были мягкие и удлиненные формы. У Стефано амфора была розоватой, напоминая огромную щеку.

Хозяйке своего дома Стефано был благодарен не только за эту амфору. Старуха, толстая, с трудом двигавшаяся женщина, сидела в своем магазинчике на проселочной дороге и время от времени посылала к нему мальчишку с водой. Иногда присылала кого-то прибрать в комнате: подмести, заправить кровать, что-нибудь вымыть. Это происходило по утрам, когда Стефано не бывало дома.

Он, как выздоровлению, смиренно и тихо радовался тому, что у него вновь появилась дверь, которую можно закрыть и открыть, вещам, которые можно привести в порядок, столику и ручке — все это доставляло ему радость, как свобода. Но Стефано очень скоро, когда его открытия стали привычными, ощутил недолговечность этой радости, и, проводя почти все время вне дома, тоскливые чувства приберегал для вечера и ночи.

По вечерам, очень редко, заходил карабинер проверить, на месте ли он. После заката и до рассвета Стефано не имел права покидать дом. Карабинер, озаренный светом, безмолвно останавливался у двери, тихо здоровался и уходил. Товарищ с карабином на плече поджидал его в тени. Однажды, разыскивая кого-то, заглянул и их начальник, в сапогах и короткой накидке. Он побеседовал со Стефано на пороге, с любопытством разглядывая комнату. Стефано, когда он подумал о просторной казарме на площади, которую карабинер подметал каждый день, и о выходящих на море красивых балконах, охватил стыд за сваленные в углу кульки, коробки, за беспорядок и вонь.

На первом этаже казармы располагались камеры с окнами забитыми досками так, что свет в них проникал только сверху. Каждое утро, проходя под ними, Стефано думал, что из-за грязи они немножко похожи на его комнату. Иногда оттуда доносился шум голосов или бренчание котелка, и тогда Стефано узнавал, что там в темноте находится какой-то заключенный: воришка или бродяга.

Камеру никто не станет превращать в дом, а Стефано постоянно ощущал вокруг себя невидимые стены. Иногда, играя в карты в остерии, среди сердечных и внимательных лиц этих людей Стефано чувствовал себя одиноко и ненадежно, болезненно обособленным среди этих временных для него людей. Капрал, закрывавший на все глаза и позволявший ему посещать остерию, не знал, что Стефано при каждом воспоминании, при каждой неприятности повторял, что все равно это не его жизнь, что эти люди и их шутливые слова далеки от него, как пустыня, а он — ссыльный и когда-нибудь вернется домой.

Гаетано каждое утро бесстрастно приветствовал его. Увидев Стефано, эти хитрые глазки, а вслед за ними и этот маленький рот сразу оживлялись. Гаетано предпочитал не играть, а беседовать со Стефано, и все собравшиеся от них не отходили и внимательно навостряли уши. Гаетано два года назад служил в высокогорной Италии сержантом.

Другие посетители были высохшими и темными, они были готовы одобрительно кивнуть или улыбнуться, даже если в тоне голоса Стефано только слышался намек на шутку. Среди них был один лысый, но молодой, который раскрывал перед собой газету и снизу вверх просматривал страницы, бросая взгляды на присутствующих и медленно цедя слова. Иногда к нему подходила его дочка, передавая ему поручения матери, которая стояла за прилавком их маленькой бакалейной лавки. Отец отвечал раздраженно, и девочка убегала, и Стефано, который в начале слушал это с удивлением, заметил, что лысый мужчина его рассматривает, улыбаясь и как бы извиняясь. Как и все улыбки этих людей, улыбка лысого Винченцо была сдержанной и мягкой, улыбались даже его темные, внимательные глаза.