Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель

Сержант работал в здании, соседнем с военной обсерваторией, в элегантно обставленном кабинете с большими окнами, выходящими на сосновый лес, который тянулся до самого берега моря. Он садился в удобное кожаное кресло за длинный дубовый, блестящий как зеркало стол, раскрывал книги по садоводству и говорил о Филипе Миллере, Уильяме Айтоне и Андре Ленотре так, словно они были святыми какой-то тайной религии.

Хосе де Лурдеса, увидевшего наконец мир в полном великолепии его форм и красок, сержант Пурон стал брать с собой по понедельникам на Центральную агрономическую станцию в Сантьяго-де-лас-Вегас. Там юноша был окончательно очарован ботаникой. Было что-то магическое в том, чтобы выбрать кусок земли и растение и наблюдать, как они принимают друг друга, как растение крепнет, зеленеет и, наконец, зацветает.

На Центральной агрономической станции Хосе де Лурдес слушал лекции по ботанике и садоводству и восхищался иллюстрациями Сильвины Барро. Он любил долгие прогулки с сержантом Пуроном по посадкам, где можно было найти кусты и деревья со всего света, непременно снабженные нестругаными дощечками с названиями на испанском и на латыни. Каждый раз он обязательно заходил в орхидеариум, потому что ему нравились орхидеи, хрупкость их прозрачных, болезненных цветов. Путь туда лежал мимо заброшенного здания, в котором, как ему рассказали, во времена войны с Испанией, когда станция была не центром ботанических исследований, а испанским госпиталем, располагался морг.

Хосе де Лурдесу всегда была неприятна мысль о смерти. Даже в годы юности, когда смерть еще не воспринимается как нечто реальное. Поэтому он обычно обходил стороной бывший морг и старое кладбище, несмотря на растущие там манговые деревья. Но однажды налетела летняя гроза, и у паренька не оставалось другого выхода, кроме как укрыться в этом зловещем доме, стены которого казались испачканными в крови. Именно там, в бывшем морге военного госпиталя, Андреа и Хосе де Лурдес встретились в первый раз.

Он вернулся с пляжа с усталым и потерянным видом человека, возвращающегося из далекого путешествия. Он шел медленно, словно не знал откуда. Никто не обратил внимания ни на эту, ни на какие другие детали. Никто не заметил ничего особенного в поведении Немого Болтуна, никто даже не взглянул в его сторону, поскольку никто никогда не обращал на него внимания. Людям свойственны такие причуды: они тоскуют по тому, кого нет, и не беспокоятся о тех, кто рядом.

Болтуну почудилось, что он вошел в темное, тихое место, где жизнь замерла, несмотря на то что в доме развернулась бешеная деятельность. Все нашли себе занятие и пытались свести к минимуму разрушения, которые принесет циклон. Каждая освещенная желтыми и дымными свечами комната была, казалось, повторением предыдущей и следующей, словно в тревожной череде зеркальных отражений. От стен отодвинули мебель, чтобы вода, проникающая сквозь щели в досках, ее не замочила. Странные алтари из мебели громоздились посередине каждой комнаты. Во всем этом было что-то театральное. Что-то, напоминающее конец спектакля. Момент, когда сцена снова становится тем, чем была до его начала, — беспорядочным нагромождением мебели и реквизита. Момент, когда одна мистерия окончена, а следующая еще не началась. Запах влажного дерева напоминал о запахе старого и пыльного занавеса.

Еще более немой, чем обычно, Болтун шел по дому среди ставшей бесполезной мебели, как актер, который только что на сцене был кем-то, а теперь не знал, как снова стать тем, кто он теоретически есть на самом деле. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним, он бы отметил, что его состояние никак не связано с происходящим в доме.

Он поднялся в свою комнату и медленно ее обошел, словно проводил инвентаризацию предметов.

Затем спустился по лестнице и задержался перед каждой комнатой и каждой дверью. Непонятно было, то ли он что-то ищет, то ли хочет убедиться в том, что и так знает, — что никогда не найдет того, что ищет.

Разговоры членов его семьи, их вопросы и настойчивость, с которой они требовали к ним внимания, казались повторением таких же разговоров и требований прошлых лет. Циклоны, подумал Болтун, всегда требуют одинаковых усилий и вызывают к жизни одни и те же страхи и разговоры.

Он зашел на кухню с еще более усталым и потерянным видом. Мамина наконец заметила, что он сел за стол перед чучелом черепахи, и подумала, что он, должно быть, голоден. Андреа, цедившая кипяток через допотопный фильтр из пористого камня, сказала, не глядя на него: