Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель

Взгляды, которые все обратили к Оливеро, смутили его еще больше. Он смутился, но не замолчал.

— Ну так вот, есть счастливые страны, а есть несчастливые, и то, что я имею в виду, не так просто, или, наоборот, очень просто, но в то же время это сложно объяснить.

Все оставили то, что делали, и смотрели на Оливеро, словно требуя, чтобы он продолжал.

— Я полагаю, что из всех возможных стран нам, тем, кто находится здесь, по какому-то тайному предназначению выпало жить в этой несчастнейшей из несчастных стран, и я подозреваю, что этому есть объяснение.

— Я тебя не понимаю, — заявила Элиса, которая его прекрасно понимала.

Она по-прежнему улыбалась, но на ее лице проступило беспокойство, а улыбка перестала быть извиняющей.

Оливеро вздохнул. Он дышал открытым ртом, как будто очень утомился и ему нужно много воздуха, чтобы продолжать. Он сосредоточенно посмотрел на лежавшую перед ним кучу сорного риса, а затем спросил:

— Знает ли кто-нибудь из вас, кем был Шарль Луи де Секонда, барон де Ла Бред и де Монтескье?

Все снова подняли на него глаза, в которых читались удивление, даже изумление, ехидство, тревога, суровость и страх. В этих глазах можно было также увидеть легкую издевку. И некоторое сомнение и недоверие.

— Да, — продолжил Оливеро серьезно и решительно, — писатель и юрист, французский аристократ из Бордо, из Аквитании, который жил до знаменитой революции, такой же неудачной, как и все остальные, и написал выдающуюся книгу «О духе законов»

Полковник-Садовник оставил мешок с травой для коровы и медленно подошел к столу, скрюченный, как ветхозаветный Бог.

— Мальчик мой, — сказал он, — не знаю, понял ли ты, что приближается циклон и что, возможно, этот дом его не переживет.

Оливеро продолжал, не обратив внимания:

— В книге «О духе законов» барон предложил установить своего рода механические или, если угодно, физические законы человеческих обществ. Он изучил эти общества и отталкивался от фактов, которые наблюдал, и попытался установить законы, по которым существуют наблюдаемые факты.

Андреа наконец перестала вытирать воду, просачивающуюся сквозь оконные щели, подошла к столу и спросила:

— Почему бы тебе сразу не сказать то, что ты действительно хочешь сказать?

Оливеро опустил глаза на рис, делая вид, что внимательно перебирает его.

— Барон де Ла Бред и де Монтескье объяснил, что в теплых широтах, в особенности в южных, жара делает людей ленивыми и безразличными. По его мнению, было бы даже законным разрешить рабство, если с его помощью можно было бы заставить работать этих апатичных обитателей жарких стран. И еще барон считал, что лучшей формой правления в таких странах является деспотизм при угнетении политических прав населения, потому что только так народ обретает способность трудиться. Он заявлял даже, что в жарких странах рабство не ухудшало жизнь, а, напротив, улучшало ее.

Порыв ветра ударил в окна. Окна вздрогнули, словно вот-вот откроются. Дождь барабанил по благородной орегонской древесине, словно кто-то стучал молотком по крыше и стенам. То же самое, должно быть, испытывали Ной и его семейство, когда вода яростно трепала его трехпалубное судно ста тридцати пяти метров длиной и двадцати двух шириной.

— Ты просто ретроград, — ответила Элиса. — Эта страна… — продолжила она зло и стукнула указательным пальцем об стол, словно стол и был всей страной.

На несколько секунд, пока Элиса стучала по столу, не закончив фразы, воцарилась тишина. Фраза повисла в этой тишине. Потом Элиса сказала:

— Эта страна знала несчастные времена, но знала и счастливые. — И она оглядела всех с вызовом. — Или вы не помните, как мы все радовались первого января 1959 года?

И непонятно было, почему она обратилась ко всем присутствующим, когда предполагалось, что она отвечает Оливеро.

И тут что-то случилось. Впечатлительному Оливеро представилось, что как будто невидимый молниеносный луч пронзил кухню. Внезапно все забыли о его, Оливеро, существовании. Все внимание переключилось на Элису, выпрямившуюся на своем стуле. Ее взгляд, спокойный и твердый, был взглядом человека, который чувствовал, что освобождается от груза, как будто она сказала то, что давно хотела сказать, и теперь не собиралась пасовать перед ударами, какими бы коварными и жестокими они ни были и откуда бы ни обрушились.

Первым отреагировал Полковник. Он взял стул, повернул его спинкой вперед и сел, расставив ноги, напротив Элисы. Никто не взглянул на него, но это было не важно.