Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

— Юлий, — сказал я, когда мы встретились, — за такое и благодарить как-то глупо, я тебе обязан…

— Глупо было в Красноярске, — перебил меня Юлий, — я всю жизнь мечтал попасть с какой-нибудь бабой в гостиницу, и много раз пытался, и никогда нас не пускали без штампа, что муж и жена. А тут пустили, даже в паспорта не заглянули. Ну, не глупо?

Когда наступит Страшный Суд, я, где бы ни был, просочусь туда и выступлю у Юлия свидетелем защиты. Вряд ли там часто слыхали о таких поступках. Он-то сам, конечно, промолчит.

А Юра Гастев недавно умер в Бостоне. Когда мы виделись последний раз, он дал мне слово, что свою историю напишет. И честно прислал ее мне год спустя. А напечатал ли — не знаю. Все равно я ее тут перескажу. Поскольку если хоть один из поколения имел отвагу так шутить, то это было не потерянное поколение.

Согласно старой мудрости российской, Юра был везунчик: рано сел и рано вышел. Был он сыном некогда известного поэта Гастева, погибшего подобно всем энтузиастам той эпохи, и сын расплачивался лагерем за светлые иллюзии отца. А после вышел на свободу, стал работать (был он чуть меня постарше), но свалила его острая вспышка давнего туберкулеза, и весной пятьдесят третьего оказался Юра в туберкулезном санатории где-то в Эстонии. В палате их было четверо, но для истории нам важен лишь один — какой-то аккуратный медик вежливого обхождения, столь много говоривший о науке и культуре, что, по всей видимости, был санитарным или ветеринарным врачом. В шесть утра пятого марта диктор Левитан своим торжественно-церемониальным голосом объявил, что в здоровье Великого Вождя наступило значительное ухудшение, появилось чейн-стоксово дыхание. Сосед-медик, обычно сдержанный и весь цирлих-манирлих (Юрино выражение), вдруг вскинулся и с необычной для него энергией воскликнул: «Юра, пора немедленно сбегать!» Юра было возразил недоуменно, что ничего особенного не сказали, но сосед надменно заявил, что он не кто-нибудь, а дипломированный врач, и Юра зря об этом забывает, а Чейн-Стокс еще ни разу никого не подводил. «Такой хороший парень», — умиленно похвалил сосед неведомого Юре человека.

И Юра окрыленно побежал. Напоминаю: это было в шесть утра. Луна, сугробы, маленький эстонский городок. Закрытый магазин и замкнутые ставни. Боковую лесенку на второй этаж Юра одолел единым махом. Постучал сначала вежливо и тихо, а потом руками и ногами. Дальнейшее я попытаюсь передать, как это много раз от него слышал (а мемуар его куда-то затерял).

Издалека послышались шаркающие шаги немолодого человека и отчетливое брюзжание вслух по-русски, но с немыслимым эстонским акцентом:

— Черт побери, опять эти русские свиньи напились.

Юра сложил ладони, чтобы так было слышней, и через дверь отчаянно вскричал:

— Пожалуйста, откройте, очень надо!

И услыхал через дверь вопрос, по-моему, просто гениальный:

— А что, разве уже?

— В том-то и дело! — радостно ответил Юра.

Отворяя дверь, пожилой эстонец в халате и с керосиновой лампой в руках нетерпеливо спрашивал:

— Но я только что слушал радио, и там только какое-то дыхание…

— Вот в нем и дело, — пояснил Юра, — у нас в палате врач, он говорит, что все теперь в порядке.

— Что вы говорите! — Эстонец излучал любовь и радость. — Поскорей пойдемте в магазин. Извините, я в таком виде. Сколько вам бутылок? Извините, что я такое говорил спросонья о ваших русских. Это пустяки, что у вас деньги только на одну, берите две, вы все равно придете снова. Я благодарю вас от всего сердца.

Прошли годы, и Юра Гастев стал известным математиком. Он преподавал в Московском университете, писал статьи в философскую и математическую энциклопедии, славился среди друзей как бражник и отменный собеседник, очень немногие знали, что тайком он занимается самиздатом. Пора было защищать диссертацию, и Юра написал блестящую работу.

Накануне дня защиты спохватился он, что в перечне людей, которым обязан, нет Чейн-Стокса, а ему Юра был пожизненно признателен за все. Нашел он это имя в медицинской энциклопедии, и оказалось, что их было два разных человека — Чейн и Стокс, они жили в прошлом веке в разное время и независимо друг от друга открыли агональное дыхание, предвестника скорой смерти.

На защите диссертации соискатель упомянул среди нескольких научных имен два, напрочь неизвестные комиссии. Этим двум англичанам он выражал особую благодарность — главным образом, как выразился соискатель, за их замечательный результат пятьдесят три года, которому не только он сам, но и все его поколение обязано своими жизненными успехами; защита прошла великолепно, по материалам диссертации была издана вскоре в солидном академическом издательстве книга Юрия Гастева. Она стала событием и разошлась стремительно. А в списке авторов и ученых трудов, которым эта книга была обязана, значились некие Чейн и Стокс, авторы научной работы «Дыхание смерти знаменует возрождение духа». Написали они эту работу в марте 1953 года, то есть один — спустя столетие, а другой — полтора после своей смерти. Кроме того, книга была буквально напичкана ссылками на коллег, которые сидели ранее, сидели во время выхода книги, эмигрировали, просто были неблагонадежны и преследуемы. Сам Юра был уже изгнан отовсюду за подписи под письмами в защиту посаженных, книга выходила по случайности и недосмотру. Может быть, она бы послужила якорем спасения для автора, но было делом чести помянуть всех тех, кому он был обязан, Юра Гастев был человек чести. И кто-то настучал. Конечно, жуткий был академический скандал, кого-то наказали для порядка, только было уже поздно изымать книгу — разошлась — и карать научного хулигана — он уже не числился ни в одном приличном заведении.