Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

А еще, садясь писать о прошлом, я вспомнил дивную фразу актрисы Раневской:

— Боже мой, какая я старая, — сказала она якобы однажды, — я еще застала приличных людей!

Этого я начисто сказать не могу о друзьях-приятелях своей забубённой юности. Разве что учились мы превосходно и сплошные были среди нас медалисты. Ну и что? А ничего, поскольку были шалопаи и балбесы. А когда мы институты позаканчивали, то и вовсе как с цепи сорвались. Вспоминать это приятно и печально. Будучи недавно в России, повидал я нескольких друзей тех лет. Но чувства мои выразил сполна один мой свойственник, я лучше тут прибегну к цитате. В возрасте за семьдесят он был разыскан и приглашен на встречу выпускников их школы. И пришел домой угрюмый, сразу сел за стол и только после первой рюмки водки удрученно произнес:

— Все постарели очень, а особенно — девочки.

Неразрывно связана молодость (и все воспоминания о ней) с любовными историями разной степени блаженства и томления. Но у меня и тут всплывает в памяти какая-то немыслимая чушь. Вот, например, однажды на родительскую дачу (в их отсутствие, конечно) закатились мы большой компанией. И я даже отлично знал, которая из девушек уже со мной готова к благосклонности, а потому и пропустил момент, когда напился. И уснул бездумно и блаженно в стороне от пира и гомона. А пробудился — надо мной стоял мой близкий друг и покаянно говорил:

— Прости, Губерман, так получилось.

Я недолго оставался безутешен, лишь обидно было, когда много еще лет спустя мои приятели (друг другу на ногу, к примеру, наступив нечаянно) произносили голосом елейным: «Прости, Губерман, так получилось».

А поскольку без историй о могуществе любовного экстаза неудобно вспоминать бурление молодости, я начну с приятеля тех лет — уже давно нас развели судьба и характеры. Он теперь профессор математики в Париже, в Токио выходит научный журнал, который он редактирует, в Израиль и другие страны ездит он с учеными докладами. А в молодости у Миши Деза (ударение на последнем слоге) точно такая же была разбросанность с девками, ибо он ни одну юбку не пропускал, и мне смешны наивные рассказы про любвеобилие поручика Ржевского.

Еще он очень много и с чудовищной скоростью говорил. И сам я видел (и свидетели имеются) одну девчушку, что ему отдалась от головокружения, вызванного его речевым потоком, и в надежде, что хоть так он замолчит. Но когда они вместе уходили, мы злорадно за столом переглянулись: мы-то знали от подружек разных, что в постели Миша нервничает, отчего болтает еще пуще.

Сидя как-то вечером вокруг бутылок (а еды у нас бывало мало), мы придумали единицу сексуальности. Это была, естественно, одна деза. Один из нас (ученый начинающий) тут же предложил нам научный парадокс: в самом Дезе, сказал он нам, пусть будет две дезы, а остальных сейчас обсудим.

И чрезвычайно от гипотезы такой вдруг заиграл русский язык, поскольку сразу стало ясно, что:

— любой разговор с молодой женщиной — дезинформация; а хлопоты в конце недели — дезорганизация; соперника — дезавуировать необходимо; а дезабилье, дезинфекция, дезактивация, дезориентация? И дезертир, и Дездемона, и множество других знакомых и полузнакомых слов немедля засияли свежим светом в результате коллективного вдохновения. Так задело оно своим воздушным крылом одного нашего собутыльника, от любой словесности далекого, что по наитию, к окну внезапно отойдя, он возгласил нам голосом Лермонтова:

— И деза с дезою говорит!

Но только вот беда, сообразил я вдруг на этом месте, — ведь писать о молодости надо осторожно: те юные гуляки уже совсем другие люди. Кто остепенился и усох, а кто в большие люди вышел, и его только обидеть можно своим наглым мемуаром о знакомстве.

Дочь знаменитого некогда шахматного маэстро Левенфиша мне рассказывала о таком же памятливом, как я. Они с отцом гуляли как-то летом пятьдесят второго года по аллеям парка в Кисловодске. К ним подошел невидного обличья маленький еврей, сильно укрытый шляпой вдобавок, и почтительно спросил, не с мастером ли Левенфишем он имеет честь говорить. И мастер сухо подтвердил. Тут незнакомец сильно оживился и воскликнул:

— Вы не можете меня не помнить! Я с вами в городе Калуга в тридцать пятом году осенью свел партию вничью!

Один гуляка из тогдашней нашей компании (не приведи Господь, какой теперь солидный человек) однажды шел с девчушкой по ночной приморской набережной в Коктебеле. Они уже немного выпили, и скоротечный их роман развивался не по дням, а по минутам. Обнялись они и принялись целоваться, все теснее приникая друг к другу, и девчушка, уже слабо соображая, где находится, жарко шепнула нашему приятелю: