Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Очень большой колонии крыс ученые создали все условия для безоблачно счастливого существования. Было у них вдоволь еды и питья, самцам хватало самок (и наоборот), в достатке было нор для жилья и общего жизненного пространства. Ни по какой житейской причине не могло возникнуть у крыс чувства дискомфорта, недовольства жизнью и стремления покинуть этот рай в поисках чего-нибудь лучшего. Исследователи неусыпно следили, чтобы изобилие не иссякало.

А еще была маленькая дверца, толкнув которую крыса сразу начинала ощущать опасность. За дверцей было все, что могло заставить повернуть назад: большое освещенное пространство, железный мостик, больно бьющий током, пугающие звуки, горячий пар, мерзкие для крысы запахи. Все должно было отвращать их от этой дверцы.

И все же некоторые крысы покидали рай и уходили через дверцу. Немногие, но уходили. Шерсть у них стояла дыбом, учащался пульс, они возвращались, гонимые страхом, нерешительно топтались — и снова шли в неизвестное.

Вот этих крыс, решившихся все бросить и пойти на очевидный риск, авторы опыта назвали бескорыстными искателями. Мне даже как-то довелось сидеть на банкете после одного научного семинара, когда пили за этих странных животных. Хотя эпитет «бескорыстные» не слишком точен, ибо крыс этих гнала в опасную неопределенность яростная жажда новизны и любопытство, побеждающее все прочие соображения.

Если бы такой же точно опыт можно было поставить на людях (а история его все время ставит) и потом проверить национальный состав самозабвенных искателей, непременно обнаружилось бы подозрительное изобилие евреев. И так я в этом убежден, что никакие аргументы приводить не стану, имена и факты привлекать не буду. Единственное, в чем оговорюсь, что новое — совсем и вовсе не всегда что-нибудь светлое и безупречно справедливое со всехней сразу точки зрения. Но именно таков весь человеческий прогресс. Вольтер сказал когда-то, что «прогресс — это закон природы». Мысль эту за ее испытанность временем поместили даже как-то на спичечные коробки, я там и вычитал ее (не у Вольтера же). И вот в этом движении (куда оно идет — не поручусь) никак не преуменьшить заслугу искателей, безумно озаренных жаждой новизны. Роль моего народа тут настолько не последняя, что это наполняет меня радостью: мы в этом смысле, безусловно, — избранный народ.

И только жалко мне порой, что обнаружил это поздно. Я по-иному бы смотрел на мир. И все бы глупости свои делал так же, но их последствия гораздо меньше огорчали бы меня. И я бы с легким сердцем делал новые. Однако поздно.

Впрочем, утешения и радости есть у любого возраста, как есть они при каждой ситуации. Мне рассказал одну историю приятель-врач из подмосковного поселка. Он уже там давно живет, и люди ходят к нему не только по лечебным, но и по житейским делам. Уважая в нем доброжелательство, познания, терпение и бесплатность душеспасительных бесед. Один из посетителей однажды выглядел весьма смущенным.

— Тимофей Сергеич, — начал он, — ты мне объясни такую штуку…

Он замялся, но продолжил через силу:

— У меня жена блядует, это весь поселок знает, и я тоже знаю, почему же у меня рога не растут?

Доктор без улыбки объяснил, что рога — это просто образ такой, так издавна говорят, а буквально не должны расти рога в подобных случаях, об этом вовсе не следует волноваться.

— Вот оно что, — успокоенно сказал бедняга, — тогда все ничего еще, а я-то думал, в организме кальция не хватает.

Такого рода утешения находятся всегда, и грех роптать, спасибо и за это. Неизменно каждый день восходит солнце, наступает утро, за которым расцветает полдень, мягко и медленно сперва, потом стремительно сгущаются сумерки, и падает кромешная ночь. В этом естественном круговороте мне привычно и комфортно, я как будто знаю наизусть, как надо жить и как потратить эти ежедневные сутки. Но поскольку мы живем в Иерусалиме, где за каждым окном спокойно и беззаботно распластана вечность, то и будничное житейское мельтешение здесь как будто другое: понимаешь, что не надо никуда спешить, что это просто бесполезно, и становится единственно ценным лишь сегодня проживаемый день. Но это ведь кому расскажешь, если человек не ощущает то же самое? А если ощущает, тогда зачем об этом говорить?

Мы часто и подолгу молчим об этом с Сашей Окунем. Острое чувство счастья, что мы живем в эпицентре чуда, помогает нам достойно выносить все мелкие бытовые подробности (вроде хронического безденежья, к примеру). А чувство своей ненужности никому и полной никчемности в век необузданного технического прогресса упасает от самомнения и иллюзий. А если вдруг нам улыбается удача, то она вдвойне прекрасна, ибо заглянула независимо от нас, по доброй воле и случайно. А что явилась ненадолго, так спасибо, что вообще зашла.