Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Лиса и кот сердечно попрощались, торопливости своей почти не тая.

Я покурил и позвонил пропавшему Илье Львовичу. Ехать к нему было лень, да говорить мне ничего особенного и не предстояло.

— Илья Львович, — сказал я, — есть возможность вернуть наш долг.

Он недоверчиво промолчал.

— Вы много лет уже отдали фотографии, — размеренно продолжил я. — Вираж-фиксажи всякие, проявители-закрепители, сплошная химия, не правда ли? Вы Менделеев, Илья Львович, вы Бородин, тем более что он был тоже музыкантом.

— Ну? — ответил Илья Львович.

— Сядьте и сварите мумие, — сказал я буднично. — Это такая черная смолообразная масса. Придумайте сами, из чего ее лучше сделать. Твердая и блестящая на сломе. Впрочем, я ее в глаза не видел. И чтобы было килограмма полтора. Нет, лучше два куска: один пусть весит килограмм, а второй — полтора. И привезите оба их ко мне.

— Вы здоровы? — осторожно спросил Илья Львович.

— Как никогда, — ответил я. — Но только помните, что мумие — это помет древних птиц. Или какой-то родственник нефти. Тут гипотезы расходятся, так что пускай оно чем-нибудь пахнет. Не важно чем, но сильно. И еще. К вам не сегодня — завтра, а всего скорее через час приедут лиса Алиса и кот Базилио.

— Препакостная пара, — вставил Илья Львович.

— Да, это так, — охотно согласился я. — Они вас будут умолять немедленно лететь куда-то на Памир или Тянь-Шань и там сыскать кого-нибудь, кто носит мумие из недоступных человеку горных ущелий.

— Что, и они сошли с ума? — опять спросил меня бедный Илья Львович.

— Они вам дадут деньги на самолет, — продолжал я холодно и монотонно, — так что дня четыре вы поживете где-нибудь не дома. Вы скажете им, что это трудно, но возможно, и что вы уже догадываетесь смутно, к кому можно обратиться где-нибудь во Фрунзе.

— Но Тянь-Шань — это совсем не там, — машинально возразил бывалый Илья Львович.

— Город вы сообразите сами, я в географии не силен, — ответил я. — За это время вы должны мне привезти два куска этого самого чистейшего мумие. Или оно склоняется? Тогда мумия.

— Безумие, — сказал мне Илья Львович. — Авантюра. Чушь какая-то. Вы до сих пор еще мальчишка.

Он говорил это так медленно и отрешенно, что было ясно: он уже обдумывал рецепт.

А вечером в тот день он позвонил мне сам.

— Уже изобрели? — обрадовался я.

— Я улетаю в Душанбе, — сказал он мне. — Они таки сошли с ума. Они пообещали мне Бог знает что, а Алиса поцеловала меня. Они сами отвезли меня в кассу и купили мне билет. И дали деньги на обратную дорогу. И на мумие дали задаток, остальное вышлют телеграфом. И немного на еду. А на гостиницу не дали, Базилио сказал, что там достаточно тепло.

— И правильно, переночуйте на скамейке, — согласился я. — Теперь сдайте билет обратно в кассу и варите мумие. Вы давно с ними расстались?

— Нет, недавно, — голос Ильи Львовича был бодр и деловит. — Билет я уже сдал, вы думаете, я такой уж растяпа? В такую даль чтоб я тащился, как вам нравится? И деньги теперь есть на химикаты.

— Жду вас и желаю творческой удачи, — попрощался я.

Он появился через день. «Везу!» — сказал он гордо, когда звонил, удобно ли приехать. Гладкие и круглые, похожие по форме на сыр, куски темно-сизой, почти черной массы внизу имели явный отпечаток больших мисок, в которых были сварены. Я молотком немедленно лишил их всех кухонных очертаний.

— Это асфальтовая смола, которой покрывают дороги, — пояснил мне с гордостью творца повеселевший Илья Львович. — Это перемолотый на мясорубке чернослив, головка чеснока, столярный клей, жидкость для очистки стекол и проявитель. Я понимаю, что сюда бы хорошо еще кусок дерьма, но я побоялся, что придется пробовать. Так что же вы задумали, что? Я эту гадость продавать не буду. Даже им.

— Я б никогда вас не толкнул на жульнический путь, — с достоинством ответил я.

Ибо мой замысел уже дозрел во мне до осознания.

Спустя еще два дня Илья Львович позвонил коту Базилио и сообщил, что возвратился он пустой, но ему твердо обещали, и еще дней через несколько все будет хорошо. И снова позвонил через пять дней — сказал, что все в порядке, завтра в десять пусть они придут к консерватории прямехонько к сидящему Чайковскому, у памятника он их будет ждать.

— Что я должен с ними делать? — спросил он меня по телефону. — Вы со мной играете, как с маленьким ребенком, я волнуюсь, я имею право знать.

— Там будет замечательно, — ответил я, — и не ломайте себе голову напрасно.

Накануне вечером я попросил одного моего друга быть у меня завтра ровно в девять и иметь в запасе часа два.