Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Я пожал плечами и через минуту отыскал такси. Старик таксист (он моего был, впрочем, возраста) все время на меня косился и в конце концов не выдержал:

— Мужчина вроде зрелый, не сопляк, — сказал он, — а знаешь ли ты, парень, что тебя сейчас чуть не убили? Я уставился на него в полном недоумении.

— Ну, чуть не покалечили, — согласился старик. — Это ведь у нас работают лихие ребята, один — водила, а другие двое — вроде как попутчики. Они как километров пять отъедут, так и приступают. Кошелек давай и где еще ты деньги спрятал. Если сразу отдают, они слегка пристукнут и выбрасывают, а вот если станешь им сопротивляться… Уже много было случаев, у нас их знают.

Как-то сразу все понятно стало мне — и тот киоск, за которым почему-то мы стояли, и верзила, и мужичонка с таким хилым саквояжиком, что вряд ли с таким ездят по делам в столицу сотрудники треста «Уралзолото». Только вот о чем я думал пять минут тому назад? Я просто им не подошел — как хорошо, что я сболтнул о чтении стихов в школе. А гонорар за два концерта я с собою вез. Выходит, что спасла меня моя нехитрая одежка.

— Но постой-ка, — вдруг сообразил я своим фраерским сознанием, — а если все их знают, то куда милиция смотрит?

И старик водитель тут расхохотался так отчаянно и молодо, что мне за мой вопрос дурацкий стало неудобно и смешно.

— Ты, что ли, приезжий? — спросил старик утвердительно.

— Да нет, мудак я просто, — ответил я ему, и он не возразил. Дальнейшую дорогу мы уже беседовали с ним о том, что на вокзалах железнодорожных тоже крадут будь здоров, и так было всегда, и вряд ли изведется.

Актерской жизни обучали меня все, и все по-разному, и всем я благодарен искренне.

Только на один вопрос ни разу не ответил мне никто, хотя единодушно соглашались с тем, что это нечто существует. Я говорю о тех странных, чисто вампирских отношениях, которые завязываются у актера с залом. Происходит некое загадочное перекачивание непонятной мне энергии. И если публика отзывчива, я ощущаю сильный подъем духа (это еще можно как-то объяснить), но главное — он не проходит после выступления, и вовсе это не естественная радость от удачного концерта, а типичное вливание энергии. Забавно, что о том же говорят мне в таком случае и зрители. А при чтении в болото, если в зале бродит вялость и снисходительная апатия (часто это зависит и от возраста зрителей), то в конце такую ощущаешь истощенность, пустоту и высосанность, будто из тебя эту энергию незримо откачали. Зрители же говорят и в этом случае (благодаря и удивляясь), что они как будто зарядились. Уже не раз и не десяток раз я убеждался в этом и уверен, что когда-нибудь такое даже смогут измерять. Когда поймется — о чем речь.

А выступления преподносили мне сюрпризы, закаляющие дух. Давно уже я сочинил себе уловку: выбирал в зале восемь-десять симпатичных лиц и обращался к ним, читая и рассказывая. А попутно попадались глазу пять-шесть лиц, симпатичных настолько менее, что я решал на них и вовсе не смотреть. Но надо ли рассказывать, что именно на них глаз и соскальзывал упрямо? Однажды я от одного такого зрителя не сумел оторваться вовсе — я все время на него смотрел, а он, держа лицо гранитно-каменным, смотрел на меня тоже. И не улыбнулся он ни разу. Я решил: будь я не я, тебя я рассмешу. И, как плохие артисты в сельских клубах, стал я безобразно педалировать смешные места. Все отделение. Я даже от бессилия вспотел. За залом не следил я вовсе. Все напрасно. А в антракте этот человек ко мне вдруг подошел. И с тем же каменным лицом купил три книги. А потом сказал: «Позвольте, я пожму вам руку, мне так замечательно вас слушать».

— Вы бы хоть раз улыбнулись, — горько сказал я ему, — ведь я об вас оббился, вас рассмеивая.

— Я это заметил, — также холодно ответил он, — я вам ничем не мог помочь, у меня паралич лицевых мышц.

А в Бостоне концерт был как-то в частном доме. Собрались человек шестьдесят, мне каждый виден был отлично, и с начала самого глаз начал у меня соскальзывать на двух девиц, которые зачем-то демонстрировали мне свое полнейшее пренебрежение. Одна чесалась где ни попадя или рассматривала потолок и стены, а вторая, минут пять подремав, на меня смотрела, как на попугая в зоопарке, а потом задремывала снова. Очень это было неприятно и загадочно. И также все после антракта повторилось. Зол я был, как сволочь, и когда на выпивке меня хозяйка дома что-то ласково спросила насчет публики, я бормотнул в ответ невразумительное нечто и угрюмое. Она недоуменно отошла. Спустя полгода — я уже забыл о той досаде — позвонила мне приятельница по поручению той женщины. Как-то по случаю они восстановили ситуацию: девицы те были американками, которых ухажеры не могли на эти два часа оставить, ибо вместе приехали откуда-то издалека, и зря я так тогда извелся. Мне приятельница передала, что все по этому поводу смеялись, — а я вспомнил ощущения свои и снова залился печалью о превратностях актерской жизни.