Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

— Знаете, — сказала мне его жена Ева, — у него в детстве Бог был на небе, а с тех пор, как вырос, Бог у него был в Кремле. Вы не поверите, как он поздно спохватился, что всю жизнь прожил в самообмане.

Однако если разум Саломона Штрауса был слеп, то поступки диктовались ему чутьем, и он решил немедленно бежать. Что и сделал в одну из ночей после допроса. А потеряться в тысячных толпах, кочевавших в это время по Европе, не составляло никакого труда.

Его никто не искал. Он еще успел вступить в польскую армию. Он закончил юридический факультет университета в Лодзи. Он работал много лет юрисконсультом в Министерстве внутренних дел в Варшаве. Он собрал огромный архив документов о евреях-партизанах. Он написал одиннадцать книг.

А глаза у него открылись — сразу и навсегда — в тот день, когда Гомулка после студенческих волнений в Польше обвинил во всей происходящей смуте евреев и назвал их пятой колонной. Тогда Саломон Штраус, уважаемый и известный к тому времени писатель и общественный деятель, пришел в свой комитет и молча положил на стол партийный билет. Без объяснений, без надрыва и ажиотажа. Коммунистом он к тому времени был уже сорок два года.

А потом уехал в Израиль. С деловитой и спокойной хваткой опытного нелегала переправив туда весь архив о партизанах-евреях.

И до самого ухода на пенсию (было уже два инсульта) работал в Тель-Авивском университете. Прочной ряской забвения подергивалось прожитое былое. Только книга оставалась памятью о годах, когда Саломон Штраус стоял — и выстоял — один на один с могучей и всеведущей системой сыска и уничтожения именно таких, как он.

Нигде я не снабжал главы эпиграфом, а тут он бы совсем не помешал. Поскольку про все то, что далее хочу я рассказать, отменно сказано Экклезиастом: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».

Двадцать второго апреля сорок восьмого года из морского порта в Венеции вышло потрепанное торговое судно под итальянским флагом. Всю его палубу наглухо занимали штабеля досок, а трюм был доверху набит мешками с картошкой. Это судно под названием «Нора» было уже много лет известно таможенникам чуть не всех портов Средиземного моря. Сейчас оно держало курс на Югославию, но конечным местом рейса в судовых документах обозначена была Палестина. Было часов пять утра, еще только-только наступил рассвет. Попрощавшись с капитаном, легко сбежал по трапу молодой мужчина и долго смотрел вслед уходящей «Норе». После он бесцельно шлялся по набережным вдоль каналов, а когда началась утренняя служба, тоже вошел в одну из церквей, поставил свечку и молился в общей толпе.

Я жутко волновался, рассказывал потом Эфраим Ильин, а где в Венеции синагога, я не знал, и я тогда подумал: если Бог все же есть, то Он есть в любой церкви и меня услышит отовсюду.

Волноваться было из-за чего: сильно траченная временем «Нора» под мешками с картошкой везла шесть тысяч винтовок, четыреста пятьдесят пулеметов и шесть миллионов патронов. Это оружие решило исход сражения за Иерусалим, и неизвестно, что было бы с Израилем вообще, если бы оно не дошло.

Через двенадцать дней оно дошло. Первой об этом радостно сообщили жене Эфраима, а от нее как раз он более всего скрывал свои опасные занятия, чтобы поберечь ее нервы. Именно она ему и позвонила. Вслед за «Норой» пришли еще три таких же транспорта.

Писать об Эфраиме Ильине мне легко и приятно, потому что я его люблю и всякий раз радуюсь нашей совместной выпивке. Писать об Эфраиме Ильине мне очень трудно, потому что я живу сейчас в стране, историю которой он делал собственными руками, — я таких людей доныне не встречал.

Поэтому начну я по порядку. Он родился в Харькове в двенадцатом году прошлого века (обсуждая с нами, как повеселей отпраздновать свои девяносто, пьет он водку, и лишь после переходит на вино). Богатая семья и благополучное детство ничуть не предвещали последующую бурную жизнь. Иврит он учил в школе, которую основал его отец, а меняющиеся в доме учителя преподавали языки — всего Эфраим знает их семь, а понимает — еще четыре. В двадцать четвертом году их семья переехала в Палестину, им никто препятствий не чинил. Отец купил апельсиновую плантацию, а юный Эфраим поступил в гимназию «Герцлия». Тут он чуть было не сошел с намеченного родителями пути, поскольку очень уж хорошо играл на валторне и собрался стать музыкантом, но папаша возник вовремя, и музыка осталась лишь пожизненной любовью.