Игорь Губерман - Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Время жизни летит, как лавина,
и — загадка, уму непомерная,
что вторая ее половина
безобразно короче, чем первая.

Начал я слышать с течением лет —
жалко, что миг узнавания редок:
это во мне произносит мой дед,
это — отец, но возможно, что предок.

Забавно мне, что старческие немощи
в потемках увядания глухих
изрядно омерзительны и тем еще,
что тянут нас рассказывать о них.

Дико мне порой сидеть в гостях,
мы не обезумели, но вроде:
наши разговоры о смертях
будничны, как толки о погоде.

В те года, что еще не устал,
я оглядывал женщин ласкательно,
только нынче, хотя уже стар,
а на баб я смотрю вынимательно.

Блаженна пора угасания:
все мысли расплывчато благостны,
и буйственной жизни касания
скорее докучны, чем радостны.

Едва пожил — уже старик,
Создатель не простак,
и в заоконном чик-чирик
мне слышится тик-так.

Текут по воздуху года,
легко струясь под каждой крышей,
и скоро мы войдем туда,
откуда только Данте вышел.

Как найти эту веху в пути
на заметном закатном сползании,
чтоб успеть добровольно уйти,
оставаясь в уме и сознании?

Лично мне, признаться честно,
вместо отдыха в суглинке
было б весело и лестно
посетить мои поминки.

Мы дожили
до признания и внуков,
до свободы
в виде пакостной пародии,
и уходим мы
с медлительностью звуков
кем-то сыгранной и тающей мелодии.

По складу нашего сознания —
мы из реальности иной,
мы допотопные создания,
нас по оплошке вывез Ной.

Кончается жизни дорога,
я много теперь понимаю
и знаю достаточно много,
но как это вспомнить — не знаю.

Друзья, вы не сразу меня хороните,
хочу посмотреть — и не струшу,
как бес-искуситель
и ангел-хранитель
придут арестовывать душу.

Сегодня, выпив кофе поутру,
я дивный ощутил в себе покой;
забавно: я ведь знаю, что умру,
а веры в это нету никакой.

Нехитрым совпадением тревожа,
мне люстра подмигнула сочинить,
что жизнь моя — на лампочку похожа,
и в ней перегорит однажды нить.

Звезде далекой шлю привет
сквозь темноту вселенской стужи;
придя сюда, ответный свет
уже меня не обнаружит.

Пили водку дед с бабулькой,
ближе к ночи дед косел,
но однажды он забулькал
и уже не пил совсем.

Не я нарушил рабское молчание,
однако был мой вклад
весьма заметным:
я в ханжеской стране вернул звучание
народным выражениям заветным.

Проста моя пустая голова,
и я не напрягаюсь, а играю:
кипят во мне случайные слова,
а мысли к ним я после подбираю.

Как пахнут лучшие сыры,
не стоит пахнуть человеку,
а ты не мылся с той поры,
когда упал ребенком в реку.

В те годы, когда сопли подсыхали
и стала созревать мужская стать,
гормоны изживали мы стихами,
а после не сумели перестать.

Собой меж нас он дорожил,
как ваза — местом в натюрморте,
и потому так долго жил
и много воздуха испортил.

Жить с утра темно и смутно
до прихода первой строчки,
а потом уже уютно,
как вокруг отпитой бочки.

По лени сам я не коплю
сор эрудиции престижной,
но уважаю и люблю
мешки летучей пыли книжной.

Пишу эстрадные программы,
соединив, дохода ради,
величие Прекрасной Дамы
с доступностью дворовой бляди.

Читать — не вредная привычка:
читаю чушь, фуфло, утиль,
и вдруг нечаянная спичка
роняет искру в мой фитиль.

Почти не ведая заранее,
во что соткется наша речь,
тоску немого понимания
мы в текст пытаемся облечь.

Поэту очень важно уважение,
а если отнестись к нему иначе,
лицо его являет выражение
просящего взаймы и без отдачи.