Игорь Губерман - Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

— Странно, Юлий Семенович, — пробормотал он, — у меня стишок один есть. Разрешите?

И Рубин прочитал, припоминая строчки: «Еще он проснется, народ-исполин, и дух его мыслей свободных взовьется, как пух из еврейских перин во дни пробуждений народных».

— А вот это — я запишу, — засмеялся Фальк. — Так что и вам спасибо. Не исчезайте.

— В Питер я сегодня еду, — объяснил Рубин уже в дверях. — Пора семью кормить, везу заявку на сценарий.

— Удачи, — бросил Фальк, захлопывая дверь.

Трубку долго никто не поднимал, и Рубин решил, что Кунина в Ленинграде нет. Где же он мог быть так рано утром? На даче? У них дачи нет. В больнице? А Наталья на работе. Вроде бы она на пенсию собиралась. О, кто-то есть.

— Слушаю вас внимательно, — Рубин давно уже не слышал этот знакомый насмешливый голос.

— Антон Миронович, вас беспокоит некто Рубин, — сказал он радостно и поспешно.

В трубке помолчали секунду.

— Не имею чести такого помнить, — холодно сказал густой низкий голос старика Кунина.

— Антон Миронович, вы сердитесь на меня? За что?

— Один довольно гнусного вида молодой человек средних лет был трижды за этот год в колыбели нашей революции и ни разу даже не позвонил одинокому больному старику, — назидательно сказал Кунин.

— Почему одинокому? — испугался Рубин. — А где Наташа?

— Наташа в библиотеке, она работает, ей месяц до пенсии. А одинокому — потому что человек одинок по замыслу свыше, — объяснил Кунин так подробно и спокойно, словно они уже сидели за столом. Сказывалась привычка общаться по телефону, он мало выходил в последние годы.

— Я сегодня же хотел бы оправдаться, — сказал Рубин торопливо.

— Приходите часам к семи, — сказал Кунин снисходительно.

— А пораньше можно? — спросил Рубин.

— Пожалуйста, только никого не будет дома, — приветливо ответил Кунин. — Обнимаю вас, Илья. С приездом.

— До вечера, — буркнул Рубин и медленно пошел на киностудию, радуясь любимому городу.

В полседьмого он уже ехал в автобусе, сутулясь, чтобы не помяли обретенный в магазинной давке торт.

— Какой вальяжный и импозантный! Он поэтому на нас и наплевал. Какой комильфотный и респектабельный! Он поэтому чихал на стариков! Как жовиален и экспансивен! А куртуазность какова! Наташка, возьми торт, он куплен на трудовые доходы за словоблудие. Какой талант и элегант! — так встретил Рубина старик восьмидесяти пяти лет, очень плотный, но толстым не казавшийся, в засученной до локтей рубашке, обнажавшей крепкие волосатые руки биндюжника, а не музыканта, с черно-седой, вполне сохранившейся шевелюрой, с хищным и твердым, очень красивым мужским лицом. Только рост слегка подводил Кунина: сто шестьдесят четыре сантиметра — как у Сталина, часто говорил он, а мерзавцу это ведь нисколько не мешало. Зато я значительно выше Наполеона, добавлял он обычно. Его жена Наташа, улыбчивая и милая, была очень худощава, отчего выглядела моложе своего возраста. А когда смеялась, вообще молодела чрезвычайно: морщины вписывались в улыбку, а былая красота и миловидность — проступали ясней.

— Через месяц на пенсию, представляешь мое счастье? — сказала она, целуя Рубина.

— И сразу же — за стол, — властно сказал Кунин. — Как это у Достоевского сказано: сперва накормите человека и только после этого лишайте его добродетели.

Атмосфера кунинского дома всегда счастливо возбуждала Рубина. Четыре огромных, старинной выделки книжных шкафа стояли в комнате, возносясь к высоким потолкам петербургской старой квартиры. Оставшаяся плоскость стен была увешана рисунками многочисленных друзей и знакомых.

— Ну, рассказывай, за что ты нас так презираешь? — потребовал Кунин, сев к столу. Уже расставлены были рюмки, нарезаны колбаса и сыр, открыты шпроты; даже несколько сырых яиц — ими Рубин издавна любил запивать водку — были не забыты Наташей.

— Расскажите сперва, как вы себя чувствуете, — попросил Рубин. — А то прогоните меня, и я не буду знать главного.

— Прекрасно я себя чувствую. Не увиливай. Я безнадежно здоров, — обрезал Кунин эту тему.

— Типун тебе на язык, — сказала Наташа. — Тьфу-тьфу-тьфу!

И они постучали все трое, чтоб не сглазить, — Рубин и Наташа — по ножке стола, Кунин — по лбу над кустистыми седыми бровями.

— Я мотаюсь, как загнанная мышь, — начал Рубин. — Вы ведь знаете, какую дрянь я пишу, чтобы кормиться.

— Конечно. Про неустанное биение мысли у озаренных исследователей природы. Наука на марше. Мироздание раскрывает секреты младшему научному сотруднику Васе Плюеву. Аппараты современных лабораторий — инструмент его пытливой интуиции. Моральность личной жизни — залог его научной проницательности. За порогом неведомого Васю ждут пути в незнаемое.