Анатолий Андреев - Отчуждение. Роман-эпопея

Но идти в мою квартиру Мау отказалась наотрез. Остановилась, будто перед непреодолимым препятствием, — и ни в какую.

— Не пойду.

— Сара, почему?

— Не пойду. Не могу. Не спрашивай.

И она не врала, не кокетничала — вот что было особенно худо. Универсальный, сотни раз проверенный и объяснявший мне все на свете принцип русского хомячка здесь волшебно не срабатывал, в этом случае было что-то другое, и я, совершенно сбитый с толку, целомудренно проводил ее домой, удивляясь собственному смирению.

Уже около ее подъезда меня осенило: она не хочет быть очередной моей женщиной, не хочет, чтобы у нас с ней было как у всех. Ей важно почувствовать, что для меня именно на ней свет сходится клином.

А ведь это эгоизм, мадам. Я все же разглядел торчащие ушки небольшого, на первый взгляд, хомячка, и мне стало легче.

Терпеть не могу людей, в особенности женщин, которые жертвуют своим удовольствием, опасаясь «мук совести». Эта условная добродетель доводит меня до холодного бешенства, и я дотошно вывожу мелких людей на чистую воду, то есть редуцирую количество мотивировок до джентльменского набора «хомячка», до одной-единственной первопричины, чем и ограничиваю роскошь человеческого общения с «маленькими людьми». Мау не врала мне, и я зауважал ее за простой и честный инстинкт. Ее нежелание называть причину интереса ко мне (отказ сразу лечь со мной в постель — это показатель явного интереса) даже самой себе говорило о том, что она относится ко мне серьезно, бережно; иными словами, думая обо мне, она думает не только о себе, но и обо мне, как ни странно. Она замечает меня, принимает к сведению. Мне это польстило (ау, Хомячок, как дела, приятель? Береги себя).

Хомячок давно перессорил меня с женщинами или, если угодно, способствовал моему отчуждению от женщин. Сближаешься с ними тогда, когда общаешься с одной из них — и потому неизбежно идеализируешь Ее (это происходит в безмятежной юности; кстати, почему юность называют мятежной? она мятежна по пустякам; по существу же она именно безмятежна). Тогда твоя женщина кажется неповторимой и уникальной — ни на кого не похожей, заслоняющей целый мир. Женщины — это и есть Она. Ежели умному мужчине дано познать много женщин (а если он умный — то дано), в каждой из них он начинает видеть их общие, родовые черты, перестает различать оттенки, они все, словно китаянки, становятся на одно лицо; и в один прекрасный момент несчастный мужчина ловит себя на том, что побаивается этого племени. Каторга умного мужчины — универсальным нивелировать уникальное — не проходит бесследно. Не многим дано сохранить свежесть чувств и по-прежнему трепетать от уникального: духи, форма груди, нежность губ — да все уникально, все. Даже лицо. Любовь умного — это испанский сапожок Соломона. Это и стало моим третьим причастием: ум не помешал мне полюбить Мау.

Кстати, по поводу уникального. Умный мужчина с удовольствием индивидуализирует свою женщину, искусно вуалируя общее, отодвигая на второй план родовые черты. Не переставая быть женщиной вообще, она становится твоей женщиной. Этот простой на первый взгляд фокус требует великого умения. В случае с Мау…

Ничего невозможно скрыть от всевидящего ока читателя — с одной стороны, представителя армии читателей, а с другой — твоего, ни на кого не похожего. Отдельного. Делюсь со своим, достойным уважения, читателем интимной информацией. У Мау была родинка в месте настолько пикантном, что любоваться ею можно было часами. Где?

Там, где нежная складочка, обозначавшая низ круглой попки-бабочки, кокетливо убегает, ведя за собой горячий взгляд, в дивное ущелье, райскую долину, давно известную читателям всего мира исключительно по метафорам. Родинка напоминала маленькое сердечко или ракушечку, или, если угодно, то место, куда стремилась сладкая складочка. Когда я хотел мою Мау (а я хотел ее всегда), то урчал, зарываясь в ее волосы, и требовал показать раковину родинки. Я почему-то называл это «полакомиться устрицами».

За это Мау называла меня сердцеедом. Я ее за это обожал.

Почему же с течением времени начинаешь побаиваться женщин, если понимаешь их лучше, нежели они сами понимают себя?

Ответ конечно же знает Хомячок. Женщины, как ни странно, гораздо больше, нежели мужчины, регулируют свое поведение интеллектом (не умом, спешу заметить). И при этом склонны к истерике — то есть к такому поведению, когда эмоции бьют через край. Кажется, что они себя уже не контролируют, их уже хочется пожалеть.