Елена Чижова - Терракотовая старуха

Несун моргал, не сводя глаз. На его лице ничего не проступало: ни осознания, ни раскаяния. Не лицо – пустыня. Наша проклятая пустыня. Сделал и забыл.

«Ублюдок, – Фридрих обратился на удивление спокойно. – Ну, и с кем ты это... придумал?» – мыском правого ботинка он поддел чехлы. Брезгливо. Словно это не кожа, обработанная в Европе, а наши сырые шкуры, вонючие, выдержанные в глубоких чанах – в нашем холодном аду.

«Спрашивали. Молчит», – охранник, стоящий справа, буркнул нехотя.

«Ага, – его напарник кивнул, набычившись. – Говорит: сам. Один».

«Татьяна Андреевна, – Фридрих находит меня глазами. – Вы проверяли систему учета. Прошли по всей цепочке. Это – возможно?»

«Одному? Нет». – Я слышу свой ровный голос. Проверка – мой участок ответственности. Я привыкла работать на совесть, отвечать за результаты своей работы.

«Ты слышал? Она сказала: НЕТ. Как ты думаешь, кому я поверю: тебе или ей?»

Несун не понимает вопроса. Смотрит пустыми глазами.

«Я спрашиваю. По-человечески. Хочешь спасти свою шкуру – говори. Я просто уволю. К чертовой матери».

«Сказал: один», – кусок мяса талдычит свое.

«А тебя, блядь, не спрашивают!» – голос Фридриха срывается с катушек.

Охранник моргает белесыми ресницами.

«Ладно, – Фридрих чешет подбородок. – Решил сыграть со мной в игры – пеняй на себя. Не жалуйся, когда спустят твою вонючую шкуру».

Он идет к столу. Поднимает телефонную трубку.

«Да. Понял. Ваши люди будут через час. – Бросает на рычаг. – А вы чего ждете? – это охранникам. – Начинайте сами. За это вам платят деньги».

«Давай, шевели мослами», – охранник, стоящий справа, покачивает черной сумкой.

Его напарник, стоящий слева, буркает:

«Топай, топай».

Зверок перетаптывается с ноги на ногу. В кабинете Фридриха уйма народу. Его глаза могут остановиться на ком угодно, но он выбирает меня. Как будто чует, что может на меня положиться. На меня, которая за всю свою жизнь не украла копейки...

На полу куски натуральной кожи: шкура, которую уже спустили.

Втянув голову в плечи, он идет к дверям. Звери, начавшие сами, трогаются след в след. В их глазах ничего не проступает: ни злобы, ни возмущения. Ничего личного. Просто цепь питания. В которой зверь стоит над зверком.

Два портрета смотрят вслед звериной процессии.

Портреты, вставшие перед моими глазами, переводят глаза на меня.

«Ну-с? Продолжим совещание?» – Фридрих шевелит бумаги. Брезгливо. Как будто они сделаны из сырой кожи.

«Нет, – я говорю. – НЕТ. – Так, как должна ответить. Не хочу, но должна. Потому что они смотрят на меня – боги моих детдомовских родителей. – Не этих . Вы должны были вызвать милицию. Украл – арестовать и судить».

Это – не я. Сама я не ляпнула бы такой глупости.

«Вы вправду так считаете? – Чужой усмешливый голос. Новый начальник реализации. Его голос я слышу впервые. – Вот уж сомнева-аюсь. Во-первых, там тоже не станут церемониться. А уж упекут – как пить дать. Минимум года на три, а то и на пять. Думаете, будь у него выбор, он предпочел бы срок ?»

«Это – его вопрос», – в моем голосе нет никакой уверенности.

«А я думаю – наш. Это – наш вопрос, – бородатый оборачивается к Фридриху. – Лично я на его месте... Что угодно, только не в ментовку. И вообще... Незачем вмешивать в наши дела государство. Пока что еще не в Европе».

Я вижу: они все согласны. Начальники цехов и отделов. Их новый коллега выразил общее мнение: зверок сам загнал себя в эту ловушку, из которой есть одинединственный выход – сдать подельников. Сдаст и выйдет на свободу. Сохранив свою убогую шкуру.

Почему он молчит?

Начальники докладывают по очереди. Их глаза обращены к Фридриху, но я знаю: на самом деле они повернуты вниз. В подвал, где собирались строить бассейн, но так и не достроили. Туда Фридрих спускался со своей бригадиршей. Теперь спустились охранники. Со своим зверком.

Сквозь бетонные перекрытия не проникает ни звука. Можно сделать вид, что там, внизу, ничего не происходит. Сделать и забыть.

Я помню: отец японского мальчика. Его сын умер. Отец сидел над свежей могилой. В японском фильме ее заполнили до краев. Водой, стоящей в земных морщинах. Он вскидывает голову: не могила. Огромный бассейн, о котором они мечтали долгие годы, пока его сын не умер. Умер, потому что ему достались гнилые объедки. Я тоже их жрала.

Япония – не Европа. Мы – тоже. Здесь, в нашей системе, – все наоборот. Не бассейн – могильная яма, разверзшаяся от края и до края...