Елена Чижова - Полукровка

«Мне кажется, – Ирина вступила осторожно, – он принял верное решение. Отсюда надо уезжать». – «Да, да, может быть», – Юлий кивнул, не вслушиваясь, думая о своем.

«Мы должны поехать на кладбище. Немедленно. Сделать надпись на его могиле». За главной мыслью Юлий не расслышал местоимения мы .

«Почему немедленно?» – он переспросил, удивляясь, думая о том, что в этой девушке слишком много нетерпения, похожего на неутоленную страсть.

«Потому что ваш отец лежит в могиле. Лежит и дожидается», – Ирина ответила спокойно и уверенно, как о чемто, разумеющемся само собой.

Как будто отец жив. Юлий вспомнил: так говорила и Маргаритка, его младшая сестра: о смерти как о новой жизни.

«Вы говорите – сделать надпись. Надписи надо заказывать. Уж не собираетесь ли вы собственноручно рубить камень?»

«Сначала написать. Мелом, – неутоленные страсти питали ее решимость. – Воля есть воля. Ваш долг – выполнить. А камень – потом».

«Да, наверное... Вы правы», – Юлий прикидывал: мелом, конечно, глупость, до первого дождя, но ехать все равно надо. Заплатить, договориться с кладбищенскими. Сделать, пока совсем не развезло.

«Завтра, в субботу. Удобно, как раз выходной», – она строила общий план.

Ирина помогла с переводом, Юлий не хотел обойтись с нею невежливо. В то же время он договорился с Марией. Этот камень лежал на душе, придавливая тяжестью. Он думал: договорился, но неточно. Во всяком случае, они не обговаривали дня. В субботу можно съездить с Ириной. С Марией договориться на воскресенье. Один день ничего не изменит.

«Хорошо, – Юлий согласился. – Давайте. Завтра».

Деревья, взбиравшиеся по склонам, успели сбросить листья. Редкие ели зеленели меж темных стволов. Свежий осенний воздух стоял над дорогой.

– Как хорошо в покинутых местах, покинутых людьми, но не богами... – Юлий оглядел невысокие холмы.

Ирина кивнула:

– Да. Я знаю... Это Аронзон. А мел я все-таки прихватила.

Они поднимались по тропинке. Догнав, она пошла рядом.

Издалека Юлий просто не понял. Ему показалось, рабочие что-то не успели доделать: плита, заказанная мачехой, лежала косо. На камне проступали кривые буквы. Знаки, безобразившие плиту, были черными.

Он приблизился и опустился на край.

– Сейчас, я сейчас, – головным платком, встав на колени, Ирина терла черноту. Краска въелась.

– Взять бы мазут, – Юлий заговорил тихо, представляя себе ведро, полное черной жижи. – И залить...

– Что? – она вскинула голову.

– Брось. Отец умер. Теперь ему все равно.

– Нет, нет, я все-таки... Сволочи, – она бормотала, – чертовы подонки...

Сидя на краю колодца, Юлий думал о том, что сделал глупость. Согласился с мачехой. Надо было везти на еврейское. А еще лучше – в крематорий. Сжечь и развеять по ветру, чтобы не осталось и следа.

Тяжелым взглядом он оглядел окрестности. Здесь, на этой земле, в которую лег его отец, не было ни богов, ни людей. Стихи – глупость. В места, покинутые людьми, приходят вандалы, оскверняющие чужие могилы.

– Оставь! – он обернулся и приказал грубо.

Ирина съежилась и смяла платок.

– Брось. Это не наше дело. Пусть занимается Виолетта. Это – ее... – он замялся и не сказал соплеменники . Потому что и сам принадлежал к их племени.

– Что? – Ирина комкала грязный платок.

А еще потому, что в отличие от своей младшей сестры не верил в бессмертие. Отец умер и лег в землю. Нет никакой разницы: земля есть земля. Обетованной она может стать только при жизни. Выбор земли – выбор живых.

– Я очень прошу тебя. Спускайся. Подожди меня на дороге, – он сказал холодно.

В ее материнских глазах блеснули слезы. Сунув платок в карман, Ирина пошла, не оборачиваясь.

Юлий остался один. Один у отравленного колодца. По холмам, заросшим смешанным лесом, поднимались серые раковины могил. В этих местах они сбились в стадо, похожее на овечье. Плита, закрывавшая колодезное устье, была свернута. Зазор получался узким – овечьей голове не пролезть.

И в подлиннике, и в русском переводе к колодцу шла женщина, смотревшая за стадом. «Мария», – он произнес слабыми губами.

Окруженная серыми овцами, она всходила на холм. Когда-то давно, теперь уже в прожитой советской жизни, он ждал ее приближения. Ради нее готов был служить этому государству. Так, как служили его предки: верой и правдой.

«Маша», – он назвал ее по имени. В последний раз.

Женщина, которая в его прошлой жизни звалась Рахилью, поднялась по склону и остановилась в отдалении. По книге, содержавшей их общую историю, он должен был отвалить колодезный камень, чтобы напоить ее овец. Через много лет этот скот, умноженный многократно, станет ее приданым.