ТАДЕУШ КОНВИЦКИЙ - ЧТИВО

– Это просто красивые слова.

– Нет. Я отчетливо ощущала, что ты меня ждешь в Варшаве. Стоишь на перекрестке и глазеешь на прохожих, идущих неведомо откуда и неведомо куда, и в конце концов заметишь меня, и у тебя сильно забьется сердце.

– Каким ты меня вообразила?

– Таким, какой ты есть!

– Не могу поверить.

– Я тебя до того несколько раз видела. Возможно, ты мелькнул в толпе в Америке, или в Австралии, или в Израиле.

– Я никогда в жизни не уезжал из Польши.

– Не важно. И тем не менее бродил за мною по свету.

– А тебе, незнакомая женщина, известно, что такое совесть?

– А что такое совесть?

Она села на краю тахты, начала лениво расчесывать щеткой распущенные волосы. На фоне окна четко рисовались очертания ее шеи, затылка, поднятых рук и нежный овал груди.

– Я о тебе ничего не знаю.

– И я о тебе ничего не знаю. – Обернувшись со щеткой в руке, она смотрела на меня улыбаясь, и все вокруг поголубело от ее взгляда, а может быть, за окном из-за туч пробилось весеннее небо.

– Вдвоем будет легче, – сказала она.

– А ты у меня спросила согласия?

– Мне незачем было спрашивать. Я знала, что ты пойдешь за мной. Так было суждено.

– Кто тебя научил говорить «так было суждено»?

– Отец. Это единственное, с чем он отправился в мир оттуда, где родился.

– Ты меня не боишься?

– Я уже говорила, что не боюсь.

– Меня подозревают в убийстве.

– Нет никаких убийств. Есть только добровольно выбранная смерть.

– Я теперь все чаще думаю: что там – по ту сторону, на том берегу, или на том свете? Словом, за той границей, до которой мы провожаем близких.

– Узнаем, когда вместе ее пересечем.

– Почему ты за меня решаешь? Совершенно неожиданно она весело рассмеялась:

– Ты ворчишь, как старый муж. Но мне это нравится.

Нагнулась и поцеловала меня в губы. А мне опять захотелось ее обнять, привлечь к себе, и где-то в моей несчастной голове замелькали неизвестные, но легко вообразимые непристойности.

– Тогда скажи мне все. Всю правду.

Она опять стала меня целовать с нежностью, в которой было что-то еще, что я уже учился любить. Она тоже меня хотела. Да, она хотела меня – только таким примитивным словом можно было назвать соединившие нас странные узы.

И опять мы упали на тахту, и мне уже стало все равно. Мы занимались любовью с робким бесстыдством, совершая неожиданные открытия, обнаруживая приятные сюрпризы, изобретая множество упоительных мелочей. Впервые смотрели друг другу в глаза, и от этого нас обоих захлестывала горячая волна. Наконец она осмелела настолько, что раз-другой перехватила инициативу, и ее опытность вызвала у меня одновременно и гордость, и смущение. Но ведь мы, объединив усилия, вместе пробирались в глубь того виноградника, который прежде знали лишь поверхностно, и теперь помогали друг другу в этом путешествии, увенчавшемся неожиданным успокоением.

– Если хочешь, можешь уйти, – сказала она потом устало.

– Слишком поздно.

– Слишком поздно не бывает. Я тебя предупредила.

– Слишком поздно.

– И ты согласен, чтобы я повела тебя за руку к той границе, о которой ты говорил?

Я вздохнул. Вероятно, на башне Королевского замка опять пробили часы, но мне не хотелось прислушиваться. К голосу рассудка старинных часов.

– Знаешь, – сказала она, глядя в потолок, – на этом чердаке тридцать лет назад повесился какой-то художник.

– Не страшно тебе жить тут одной?

– Откуда ты знаешь: может, там, в глубине, анфилада комнат, где затаился мой муж и трое наших детей.

– Нет уж, я никогда шагу не ступлю в эти катакомбы.

Она посмотрела в пустое окно.

– Судьба приготовила тебе двойную западню, – сказала она.

– Почему двойную? Она молчала.

– Ты ее имеешь в виду?

– Нужно радоваться каждому дню. Мы не знаем, сколько их у нас осталось.

– Значит, и я должен полюбить жизнь? Всю, какая мне осталась?

– Я буду твоей жизнью,– сказала она в пространство. – И твоей смертью.

Я почувствовал неприятный укол где-то в области сердца. Мне захотелось вскочить и уйти. Но куда уйти.

– Ты меня не разлюбишь, когда я подурнею? – спросила она, растягивая слова.

– Я уже ничего не знаю.

Она повернулась и долго внимательно или задумавшись, что было ей несвойственно, на меня смотрела. Она сделала мне прививку, подумал я.

Привила безразличие ко всему.

– Я тебе говорил, что в жизни не встречал привидений, что со мной никогда не случалось ничего сверхъестественного, и никакая неземная сила никогда не давала о себе знать?