Кэрри Фишер - Хуже не бывает

– Хорошо, – произнес тихий голосок, – я люблю тебя, мамочка.

Хани б ыла абсолютно невозмутима. Эта способность не унывать помогала ей спокойно переплывать любые бурные моря, которые встречались в ее короткой жизни. Она помогла ей пережить развод родителей и их отчуждение, она вела ее сквозь мутный поток перепадов настроения матери.

Хотя Хани почти наверняка заметила опасность, витающую вокруг матери. Дети инстинктивно чувствуют такие вещи. Точно так же, как животные предчувствуют землетрясения, как собаки лают в тишине перед началом подземных толчков.

Хани чувствовала в поведении матери что-то необычное и болезненное, нечто бродило глубоко в ней, как странный запах, принесенный сильным ветром, это заставило ее получше присмотреться к Сьюзан, более внимательным, настороженным взглядом. Сьюзан понимала, что Хани нуждается, чтобы ее заверили в чем-то, в чем она больше не могла ее заверить. Несмотря на отчаянные попытки, она сделала это своими руками – потеряла свое положение. Может, она смогла бы заполучить ее обратно, если бы знала, где искать… Но в то же время она смотрела на свою маленькую девочку, глядящую на нее, и надеялась, что со стороны все выглядит не так плохо, как изнутри. Хани моргала в почти полной темноте, глядя, как мать пытается сделать невозможное. Отгородившись, чтобы не обжечь маленькие пальчики, Хани облокотилась на покрывало, посмотрев на Сьюзан с таким видом, будто пыталась определить, что же так тревожно звучит в ней.

– Мамочка?

– Да, пончик?

Но Хани просто смотрела на нее, морща лоб. А Сьюзан ждала, когда дочь скажет что-нибудь, уничтожит ее невзорвавшейся миной.

– Что такое, дружочек?

Но это особенное, взволнованное выражение уже исчезло с личика Хани. Не навсегда, лишь на время.

– Ничего, – ответила она. – Я забыла, что хотела сказать.

Вскоре после ее визита к югу от границы избыток радости, который переполнял Сьюзан, начал таять, и на его месте пустило корни нечто тревожное, нечто, тайком укравшее ее душу. В остальном все было прекрасно. Но путь, что так недавно открылся ей и, казалось, продолжался до горизонта, теперь закрылся и обрушился на нее, оставив ее в тревожном сумраке. Темная безлунная ночь наступила в ее голове. Она слышала шумы, происхождение которых не могла объяснить, даже не понимала, действительно ли она что-то слышала, вокруг нее бушевали суровые мрачные шторма, затрудняя движение в любом направлении. Но ей это казалось нормальным, здесь, в ее новом жилище – рядом с невозможным, на той стороне, где никогда не показывается солнце.

Когда они вернулись из Тихуаны, Крейг отказывался говорить с ней, лишь повторял на все лады: «Иди к доктору». Он бодро произносил: «Иди к доктору», точно приветствуя ее. Или напевал: «Иди к доктору», как в опере, жестикулируя под музыкальный аккомпанемент. Затем началось: «Ты звонила доктору? Может, лучше я позвоню доктору вместо тебя, идиотка». «Если ты не позвонишь доктору, я съезжаю».

Но через несколько дней рутины, хотя едва ли можно было назвать рутиной несколько дней секса с Ангеликой – на самом деле не просто секса, между ними постепенно росло подлинное чувство, несмотря на крюк через Тихуану, – Крейг сосредоточился на счастливом предвкушении страстной влюбленности, которая может просто подняться и уйти, если он посмотрит в другую сторону.

Так что его испытующий взор больше не преследовал Сьюзан, к тому же она уменьшилась до нечеловеческих размеров. С каждым днем от нее оставалась лишь половина той личности, что была днем ранее, она съеживалась все сильнее и сильнее, падая все ниже и ниже в самооценке. Каждый день она теряла еще один интерес, еще одну способность, еще одну тему для разговора, мазки накладывались постепенно, скоро эта краска покроет ее целиком, залепит последний угол, и она превратится в безмолвную, застывшую нарисованную даму – смотрящую из рамы на прежнюю жизнь.

Она все уменьшалась, стала меньше говорить, чувствуя, что не может поделиться ничем стоящим, она утратила силу, слова и мудрость, но главным образом – энергию, необходимую, чтобы говорить то, что люди хотят услышать. Из нее выкачали сок, нужный для того, чтобы плавно двигаться в мире среди других.

Просыпаясь на неправильной стороне жизни, головы, всего на свете, Сьюзан с каждым днем оставалась в постели все дольше и дольше, редко поднимаясь до того времени, когда уже было пора забирать Хани из лагеря. Отвозила ее няня, которая теперь выполняла все больше и больше материнских обязанностей: тех обязанностей, с которыми Сьюзан до сих пор справлялась, что давало ей право считать себя хорошей мамой. Но Кэтлин перенимала все больше материнских черт, все больше и больше входила в роль матери, до тех пор, пока не стала играть не только обычные дневные представления, но и вечерние тоже, дублируя подлинную, столь желанную, хоть и банальную роль.