Дженет Уинтерсон: Хозяйство света

— Можешь остановиться у меня, — подмигнул он. — У меня отличная шконка, и я смогу подвалиться к тебе после пяти утра, когда ты немного отдохнешь.

Он мне понравился. Я поставила свои сумки. Он угостил меня пивом. Мы разговорились.

— Эта семья из Новой Зеландии, — сказал он. — Нормальные хозяева. Я уже объездил весь мир. Завтра отправимся на Капри. Была на Капри когда-нибудь?

Я начала было рассказывать про птицу, но потом решила, что лучше не стоит, и спросила о нем самом.

— Плыву себе, — ответил он, — извини за каламбур. Поживу так еще пару лет, может, встречу кого-нибудь, может, где высадиться на берег захочется, займусь лодочным бизнесом, кто знает, — у меня куча времени.

— Тебе стоять здесь всю ночь?

— Ага, всю ночь.

— А чем ты занимался раньше?

— Был женат. А потом больше не был женат. Обобрали и вышвырнули — знакомо?

Это было знакомо.

— Конец истории. Нужно начинать сначала. Нужно думать о хорошем. Нужно идти вперед. Не оглядываться назад. Никаких сожалений.

Вот так он сказал. Словно мантру произнес. Интересно, сколько раз в день нужно повторять эти слова, чтобы они стали правдой? Словно заплата для сердца.

А я не знала, чем залатать свое.

Я поблагодарила его за пиво и подняла свои сумки.

— Ты уверена насчет пяти утра?

Я была уверена. Не та ночь для приключений. Я просто хотела добраться наконец до места, которого в глаза не видела и сняла по совету друзей моих друзей. У меня были ключи, но никаких указаний, совсем как в жизни, — и когда я карабкалась все выше и выше по крутым выбеленным ступеням, старые гречанки, сидевшие на улице, смотрели на меня и приветствовали иногда:

— Kaispera.[14] Добрый день (греч.).

Наконец — пот ручьями, все тело в синяках от сумок — я оказалась у массивной бордовой двери своего дома. Я ввалилась внутрь, перепугав крохотного котика, мгновенно растворившегося, словно удача, и во вспышках спичек прошла по призрачно мерцающим белым половицам, разыскивая свет.

Не найдя его, я сбросила вещи на пол и зажгла свечу, затем вытащила бутылку вина, хлеб, сосиски, оливковое масло, которые привезла с собой. Нашла тупой нож (почему ножи всегда тупые?), тарелку и стакан, вышла и устало расположилась на плоской крыше, с которой было видно море.

Ночь была очень тихой; лаяли собаки, летучие мыши со стрекотом ножниц рассекали воздух, но людского шума не было, кроме разве что телевизора, слабо доносившегося из дома в глубине — в его окне я увидела распятие на стене и старуху, надевающую ночную сорочку.

Я открыла вино. Хорошее и крепкое. Я стала приходить в себя.

Камни согревали мои ноги. Старуха из дома в глубине вышла полить свои помидоры. Я слышала, как журчит вода из шланга, как с женщиной из комнаты разговаривает ее сестра. Она забралась в постель, смотрела телевизор и пересказывала новости. Пахло жареными сардинами, а в горах залаяли сторожевые псы — лай отскакивал от бетонных стен.

Гав, гав, гав, гав — никогда не поймешь, откуда. Никогда не знаешь точно, откуда приходят звуки ночи.

После Говорящей Птицы приятный мужчина из клиники Тависток все время спрашивал, зачем я воровала книги и птиц, хотя я украла только по одной.

Я сказала, что дело тут в смысле, а он намекнул, очень деликатно, что это может быть разновидность психоза.

— Вы думаете, смысл — это психоз?

— Одержимость смыслом в ущерб заурядным формам жизни можно трактовать как психоз, да.

— Я не верю, что жизнь обладает заурядной формой, в жизни вообще нет ничего заурядного. Мы делаем ее заурядной, но она не такая.

Он повертел карандаш. Его ногти были очень чистыми.

— Я просто задаю вопрос.

— Я тоже.

Повисла пауза.

Я спросила:

— Как бы вы определили психоз?

Карандашом он написал на клочке бумаги: Психоз — разлад с реальностью.

С тех пор я и пытаюсь выяснить, что такое реальность, чтобы поладить с ней.

Сморенная путешествием, ночью и вином, я зашла в дом и легла на голый розовый матрас. Нужно бы поискать простыни, но я заснула, думая о Вавилоне Мраке и о том, каково ему, потерянному и одинокому, было сто пятьдесят лет назад.

Мне снилась дверь, и она открывалась.

Утром меня разбудил хроматический перезвон колокола на православной церкви.

Я отперла ставни. Свет был сильным, как любовная связь. Он ослепил, восхитил меня — не только потому, что он такой теплый и чудесный, но потому, что природа ничего не измеряет. Никому не нужно столько солнечного света. И засухи, вулканы, муссоны, торнадо никому не нужны, однако нам все это достается, потому что наш мир донельзя расточителен. Мы одержимы измерением. А мир просто разливает.