Бернхард Шлинк - Летние обманы

В общем, спать она легла, чувствуя недовольство, — похоже на то, как бывает, когда желудок не в порядке и примешь «ренни» или когда начинается простуда и приходится глотать аспирин: ляжешь со скверным самочувствием, а наутро проснешься в хорошем настроении, словно ничего вчера и не было. Да, но от потери любви лекарства не существует. Ну что ж делать-то, она заварила себе чай из мяты и ромашки и, ложась спать, была уверена, что утром все снова будет в полном порядке.

Однако на следующее утро мысль, что ей предстоит увидеться с детьми или с кем-то из них разговаривать по телефону, была ничуть не более приятной, чем накануне вечером.

Утром она отправилась на свою привычную, ежедневную прогулку — мимо школы и почты, мимо аптеки и овощной лавки, по дороге вдоль домов поселка, затем через лесок на склоне, до «Пивного дворика» и тем же путем обратно. Здесь и там на этом пути открывался вид на равнину, она этот вид любила. Дорога ровная, без подъемов. Врач сказал: надо ходить каждый день не меньше часа. Прогулка и занимала как раз около часа.

Дождь, ливший в последние дни как из ведра, ночью перестал, небо сияло синевой, в воздухе приятная свежесть. Похоже, денек будет теплый. Она прислушалась к звукам леса: в кронах шумел ветер, а вот — дятел застучал и кукушка подала голос, потрескивали ветви, шелестела листва. Она вгляделась в глубину леса: не видно ли косули или зайца — их тут много водится, и людей они не боятся. Хорошо бы еще и надышаться запахами леса, после дождя воздух сырой, но уже прогретый солнцем, сладко пахнул когда-то воздух после дождя. Но вот уже несколько лет она не ощущает никаких запахов. Обоняние пропало ни с того ни с сего, внезапно, как пропала и ее любовь к детям. Доктор сказал: вирус.

А с обонянием и вкус пропал. Лакомкой она никогда не была, ну не стало вкуса у еды, и ладно, невелика беда. А вот то, что запахов природы не чувствуешь, — вот это и впрямь беда. Совсем не стало запахов — ни в лесу, ни в цветущем яблоневом саду, не благоухают цветы на балконе и в вазе, не щекочет нос запах сухой теплой пыли, когда на дорогу падают первые крупные капли дождя.

Ко всему прочему, отсутствие обоняния унизительно — так ей самой казалось. Живешь — значит, ощущаешь запахи. Это так же нормально, как видеть и слышать, уметь ходить, и читать, и писать, и считать. Все это осталось, сохранилось, а вот обоняния больше нет и не потому, что болезнь или какое-то другое несчастье стряслось, а потому, что внутри что-то разладилось. Да еще появился страх: что, если от нее самой плохо пахнет? Она вспомнила, как однажды навещала свою мать в доме престарелых. «Они не чувствуют запахов», — объяснила мать в ответ на ее замечание, что от некоторых старушек попахивает. А теперь, чего доброго, и от нее самой попахивает?! Она тщательно следила за чистотой своего тела и брызгалась туалетной водой, той, которую ее внучки считают хорошей. «Бабушка, как вкусно от тебя пахнет!» Да ведь поди знай, вкусно или нет, а если переборщить с туалетной водой, так тот еще аромат от тебя пойдет!

Кроме врача, никто не знал, что у нее пропали обоняние и вкус. Она всегда хвалила вкусные блюда, когда дети вывозили ее в ресторан, подносила к лицу букеты, которые они ей дарили. А показывая свои цветы на балконе, приговаривала: «Понюхайте, понюхайте, они чудесно пахнут!»

Вот и с пропавшей любовью придется теперь притворяться. Зрение, слух, обоняние, умение ходить, и читать, и писать, и считать — целый перечень, и сюда входит и то, что ты любишь своих детей и внучат. Нежелание говорить по телефону, которое вдруг появилось вчера… ну нет, ничего подобного она себе больше не позволит. День рождения будет отпразднован нормально. И во время посещений детей все будет нормально. Но тут ей опять кое-что вспомнилось. Она — маленькая девочка, ее мать, во второй раз выйдя замуж за вдовца с двумя детьми, получила в придачу его родителей, да еще и родителей его первой жены, кучу родственников с жуткими характерами; и вот она спрашивает мать, любит ли та новую родню, к которой ей надо проявлять внимание.

Мать улыбнулась:

— Ну да, детка.

— Но…

— Любовь не от чувства зависит, а от воли.

Много лет, десятки лет так оно и было, а теперь вот — нет. Если хорошенько захотеть, то обязанность станет твоей сердечной склонностью, а сознание ответственности — любовью. Но теперь она уже не обязана отвечать за детей и по отношению к внукам нет у нее ни долга, ни обязанностей. Ничего уже нет, что могло бы по ее воле стать любовью. Однако это еще не повод, чтобы обижать детей — они ведь у нее такие молодцы — и разочаровывать других обитательниц интерната да самой позориться.