— Заладила… «ну, ну»…
— Ты думаешь, из-за этого Саню?
— Теперь не знаю. Не стал бы Шеф мараться. Ну, взял деньги за место… Ладно. Но, чтобы людей мочить… Не похоже… Да и Моня… Вот блин, наворотил я дел!
— И что теперь?
— Ничего. Шеф говорит, чтобы отдохнул, развеялся. Черт меня дернул звонить с пьяных глаз! Насмотрелся детективов. Из-за дурацкой папки с документами… — внезапно, в голове стукнуло что-то, отгоняя стыд и вялость. «Папка!» Я не говорил, что списки были в папке. Шеф сказал «папочка». Так можно сказать только о конкретном предмете. «Эта папочка». Не «какая-то», а «эта». Он знал о ней. Совершенно однозначно, знал именно о ней! Сначала делал вид, что не понимает, о каких списках идет речь. А потом — «эта папочка».
— Что? Что ты замолчал? Сережа!
— Ммммм. Так, все нормально. Устал я, кажется. Мерещится всякая чушь.
— Ты зря плохо о Шефе думаешь. Он один из не многих, кому можно доверять. Чай будешь?
— Да, конечно… Доверять… Чай? Буду, — черная похмельная слабость заползала в тело, опять начало тошнить.
— Иди, приляг. Я чай принесу. Ты совсем бледный.
— Хорошо. Гале надо позвонить, договориться на завтрашний день. Что-то совсем голова не варит.
— Отдохни, завтра столько всего. Можно, я на похороны не пойду — не могу, — Люся часто заморгала ресницами, стараясь не заплакать.
— Не иди, дорогая.
— Все, ложись. Хватит на сегодня.
— Хорошо.
Закутавшись в одеяло, я смотрел в плывущий по темной комнате экран телевизора, без звука, рваный мир клипов и новостей, рекламных улыбок, все во мне мутно колыхалось — удивление, неверие, сомнение. Иногда, мои подозрения казались не стоящими выеденного яйца, иногда — накатывала холодная волна страха, подозрения, что все это — правда. Ужасно признаться себе, ужасно обмануть себя, ужасно выбрать. Но, выбирать придется — очередной перекресток, как и прежде, с самого начала жизни — трассы, сомнительные пути, плохие дороги, тропинки, тупики, подворотни. «Дороги, которые мы выбираем». О.Генри. Мне бы Вашу ясность мысли, многоуважаемый О.Генри. Моя дорожка вылетела на холм, нырнула в туманный овраг, запетляла вдоль темнеющего леса и, потерялась сочном весеннем разнотравье.
…Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом:
«отныне, все мы будем не те…»
БГ
На кладбище я поехал на своей машине с Галей. Всю дорогу она меня расспрашивала о Квакине. Я не мог толком ответить, казалось, что я все знаю про Саню, а простые женские вопросы ставили меня в тупик. Мне приходилось задумываться на некоторое время, чтобы сформулировать каждую произнесенную фразу. Галя решила, что я устал, подавлен и рассеян. Так оно, видимо, и было. Я пропустил нужный поворот и, пришлось делать большой крюк по объездной дороге. Посмотрев на часы, я очень испугался, что мы опоздаем. Это было нелепо и дико. Я не мог опоздать, но опаздывал, в душе нарастало тугое раздражение, готовое перерасти в бешенный истеричный штопор, который трудно было контролировать. Меня трясло — это же мелочи — автомобильные пробки, неправильный поворот, спущенное колесо… Как они могут повлиять на мое присутствие на похоронах друга? Я ненормальный изгой… Все на местах, успевают, делают вовремя, гасят кредиты, не опаздывают на встречи, предвидят дефолты, удачно уклоняются от ядовитых стрел… Что мне мешает находиться в этом сомкнутом строю людей, знающих что, где и по какой цене?
Вдруг, я понял, что просто боюсь. Тяну время, не узнавая перекрестков… Только бы не видеть того, что ожидает нас всех, страшного, отделанного красным и черным, покрывала, похожего на тюлевую занавеску, воска, заострения, истерический припадков, только не траурный марш, только не трубы, визжащие в небо, только не барабан — бум, бумбум, бум, бум.
Кладбище было разбросано на глинистом, раскисшем от дождей поле. Успели. Машина осталась возле будки сторожа, а мы, расспросив, как добраться до места похорон, пошли пешком. Море искусственных цветов — бесцветных, грязных, новых — вызывающе ярких, ленты, кресты, кулечки с едой, железные номерки. Ряды, ряды, секторы — дикое доисторическое и, одновременно урбанистическое место, в котором нет никакого умиротворения — ни деревца, ни травы — пустыня, в которую переселяется город, чтобы избегнуть сомнений. Яростно скользя по липкой жиже, поддерживая за руку Галю, я услышал успокаивающий речитатив священника, доносящийся со стороны черной толпы людей, зябко жавшихся друг к другу возле гроба.
Читать дальше