Дуглас Коупленд: Пока подружка в коме

Я не думаю, что моя душа чиста и непорочна, но она и не испачкана грязью. Если честно, я даже не помню, когда в последний раз врала. Сейчас мы с Венди и Пэмми двинем в «Парк-Ролл» за покупками. Как-никак Рождество на носу. Вечером мы с тобой поедем кататься на лыжах. А завтра я порву этот конверт, когда ты отдашь мне его НЕ ОТКРЫТЫМ. Учти – Бог все видит.

Привет, Карен.

Я решил, что будет лучше не показывать пока это письмо родителям Карен. Оно только запутает их, а легче им не станет. Запихнув его обратно в карман, я вспомнил, как мне уже приходилось пользоваться этим туалетом – когда Джаред лежал здесь, в больнице, еще до того, как он, атом за атомом, перебрался в другой мир.

Подумав о Карен, лежавшей сейчас в реанимации, я почувствовал себя тем еще другом. В приемный покой я возвращался уже через силу. Через час, когда все более-менее успокоилось, мы пробрались в палату Карен. Техника, призванная поддерживать ее жизнь, трудилась что было сил. Работало все: капельницы, искусственные легкие, какие-то трубки и осциллографы… Дежурная сестра выставила нас за дверь, и мы неохотно поплелись на выход. Мир перестал быть ареной снов и мечтаний, он оказался просто ареной.

Полиция Западного Ванкувера допросила нас в тот же день. Вызвали нас в участок на Марин-драйв.

Само собой, говорили с каждым по отдельности, чтобы поймать хоть на каких-то противоречиях. Но у нас все сошлось. С пьянкой, переросшей в откровенное хулиганство, наше дело связывать не стали. Кстати, зачинщики и особо активные участники той «вечеринки» в момент нашего допроса еще находились в участке, дожидаясь решения своей участи в камерах этажом ниже. Потом мы дошли до ресторана «Уайт Спот», где без особого аппетита съели по чизбургеру. Единственная странность в поведении Карен накануне заключалась для нас в том, что вела она себя странно , не так, как обычно. Я показал ребятам письмо, и нам стало совсем плохо.

– А ведь действительно, пока мы вчера были в «Парк-Рояле», – вспомнила Пэмми, – Карен ничего вокруг не замечала, кроме какой-то ерунды, ну, вроде того, что мандарины какого-то особенного цвета. Мы настроились на рождественские закупки, а она только ходит да вещи трогает, словно ткань на ощупь проверяет. Потом, на автобусной остановке у «Тако Дона», она съела один ломтик картошки из кулька, который купила Венди. Сдается мне, это все, что она положила в рот за целый день, а потом еще и на лыжах поехала кататься. Бедняжка. Да я на ее месте тоже отключилась бы.

– Надо было уговорить ее поесть, – вздохнула Венди.

– Перестань, не в этом наша вина, – возразил я. – Тут ведь явно что-то другое, и нечего делать вид, что мы этого не понимаем.

– Я согласна, – кивнула Пэм. – Ее вчера явно что-то мучило. Что-то, о чем она нам не говорила. И не в диетах дело, это точно.

– Я думаю, что письмо нужно отдать ее родителям, – сказал Гамильтон.

Мы согласились и решили сделать это ближе к вечеру. За столом повисло молчание.

Вечером, вздремнув кто как сумел, мы снова собрались в больнице. Состояние Карен не изменилось. Руки, волосы, ресницы – все те же. Это-то и пугало нас больше всего. Казалось бы, с ней должно что-то происходить – но ничего не происходило. Перед уходом я поставил в вазу у ее изголовья розовые и голубые гвоздики. Выйдя на улицу, мы договорились встретиться на следующее утро у школьной курилки, чтобы войти в здание вместе, словно случайно оказавшись на пороге в одно и то же время.

Родители мои никогда не отличались склонностью к морализаторству или ужесточению дисциплины по любому поводу, и вечер прошел как обычно: котлеты, фасоль, жареная картошка, очередная серия «M.A.S.H.» [7]. Много лет назад моя двоюродная сестра Эйлин два дня пролежала без сознания после того, как ударилась головой о дно в мелкой части бассейна; ее последующая успешная учеба в медицинском институте позволила моим родителям относиться к такому явлению, как кома, несколько спокойнее, чем это принято.

Но ни один из нас так и не уснул в то воскресенье. Мы сплели целую паутину из телефонных звонков друг другу. Сидя на кухнях в пижамах и ночных рубашках при свете одних лишь контрольных лампочек электроплит, мы шептались о чем-то и, сами того не подозревая, повторяли спасительное, очищающее шипение и бульканье аппарата искусственного дыхания, дарившего Карен жизнь.

Наутро мы, как договорились, собрались на стоянке около школьной курилки за пять минут до звонка на первый урок. Глаза наши были красны от слез и бессонной ночи, волосы провоняли табачным дымом, широченные, по тогдашней моде вельветовые брюки хлопали по ногам на холодном, дувшем с Тихого океана ветру.