Дуглас Коупленд - Элеанор Ригби

Джереми заметался, будто увидел плохой сон. Затем его глаза приоткрылись, и даже в тусклом свете коридорной лампы я заметила, что он опять видит.

— Как ты, Джереми?

— Фермеры.

— Что там с ними?

— Опять привиделось.

— В смысле? Приснилось?

— Нет, сны — скучные. У меня было видение. Ну, ты помнишь. Я видел прерии, фермеров, выращивающих хлеб; стояла весна, но они не засевали полей. Просто стояли посреди сельской дороги, убегающей к самому горизонту. Был полдень, и эти люди смотрели на солнце, которое сияло посреди свинцово-черного неба.

— А зачем?

— Надеялись что-то там увидеть.

— Например?

— Дальнейшие указания, наверное. Видимо, бедолаги решили, что в этом году настанет конец света, — вот и не стали сеять. Они вовсе не свихнулись, не подумай. Просто приняли апокалипсис как данность и смирились без борьбы.

— А жены фермеров тоже там были?

— Поверили и женщины. Вышли из домов и стали швырять заготовки прямо на двор — консервированную свеклу, бобы, помидоры. Стекло сверкало на солнце, как монеты, соки впитывались в почву, серую и липкую, питая спящих в ней существ: червей и зародышей саранчи.

— И они получили инструкции с неба?

— Да.

— Ну и?

— Им сказали, что мир наполнен только печалью, что люди представления не имеют, зачем рождены на свет. Грядут катастрофы — по нашей вине или как воздаяние Господне. Именно этого и надо бояться, потому что конец света неизбежен.

— Фермерам стало легче?

— Да, стало. Еще им сказали, что для них кое-что приготовлено: скоро будет дан знак (не знаю, что за знак такой), и они получат дар.

Горькая участь землепашцев привела меня в уныние. Казалось, их судьба неведомым Джереми образом перекликается с моей собственной напастью, но я ничего ему не сказала.

— И что ты чувствовал? Лично ты?

Парень расслабился.

— Если бы можно было назвать видения чушью… Вряд ли. Может, это компенсация за болезнь, не зря же меня так покорежило.

— Знаешь, Джереми, судьба не раздает компенсации направо и налево.

— А в жизнь после смерти тоже не веришь?

— А в смерть после жизни после смерти? — Мне показалось это остроумным, хотя я и сама не совсем поняла, что имела в виду. Неудачная шутка.

— Так ты не веришь в бесконечность?

— Забавный вопрос. Нет. Это все математические штучки. Яйцеголовые придумали их для себе подобных. Еще недавно о таких делах и не слышали.

Джереми улыбнулся.

— Мозг болит.

Я легонько постучала его по колену и сказала:

— Мозг не может болеть — в нем нет нервных клеток. Так что, увы, жалости от меня не дождешься.

— А ты у меня крепкий орешек, да? Признайся, хохотала, когда мать Бэмби подстрелили?

Тут я действительно потеряла самообладание. Не помню, когда в последний раз мне было так весело.

— Что такого смешного? Чего смешного-то?

Я схватила кассету с «Бэмби», которая лежала на журнальном столике, и поведала о недавнем визите Донны из «Систем наземных коммуникаций». Обрисовала ее в двух словах: мол, святая покровительница жиденького кофе и скупых записочек на общем холодильнике с просьбами не трогать чужую морковку и черешки сельдерея.

Джереми оценил юмор.

— Ну и ошалеет твоя мать, когда обо мне узнает.

— Это точно. — Лесли забыла на столике пачку сигарет. Я закурила, и тут, как по команде, зазвонил телефон.

Верно, мамулечка. Она даже не поздоровалась, сразу начала на повышенных тонах:

— Это правда?

— О чем ты, мама?

— Я сейчас буду.

— Спасибо, мамуль. — Я повесила трубку и направилась на кухню. — Хочу кофе сварить. Тебе можно?

— Нельзя, но давай. Что твоя мать обо мне знает?

— На удивление мало.

— А для начала?

— Пойми, все не так просто.

— Почему?

— Давай попозже. Ты четыре года ждал, пара часов не сыграет особой роли.

Вскоре в дверь четыре раза (всегда четыре) требовательно постучали; видно, домофон каким-то образом удалось обойти. Я открыла дверь и увидела мамочку: глаза ее были выпучены, но лицо спокойно — сразу ясно, приняла лекарство.

— Входи, мама. Гостья замялась.

— Ну что ты, входи.

— А я уж и верить перестала, что это когда-нибудь случится, — сдавленно проговорила она.

— Я тоже, мам.

— В службе усыновления меня уверяли, что все контакты потеряны.

— Вот именно.

— Я тут ни при чем, ни при чем я.

— Никто тебя и не винит.

Матушка не решалась войти, пока я настоятельно ее не попросила. Вдруг она показалась очень старой: с трудом, будто опираясь на невидимую клюку, тяжело прошла в гостиную. Там возле журнального столика расположился Джереми. Она взглянула на него и сухо произнесла: