КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ
“ВОЙНА И МИР”-2
Новый фильм В. Тодоровского “Мой сводный брат Франкенштейн” — своеобразный ответ “Войне” А. Балабанова и его же “Брату” и “Брату-2”.
Тот же герой — мальчик, демобилизовавшийся из Чечни и принесший в мирную жизнь лишь навыки ближнего и дальнего боя. То же простое сознание: мир делится на “своих” и “чужих”; “чужих” надо мочить, “своих” — защищать, не спрашивая, хотят они этого или нет. Только у Балабанова подобное сознание было признаком некой спасительной “правды” и “силы”, а у Тодоровского оно — клинический симптом несовместимого с дальнейшей жизнью повреждения психики. И война здесь — не пространство национального самоутверждения, где мы можем показать европейцам и азиатам, чего стоит русский человек, а национальный кошмар, мина замедленного действия, подведенная под хрупкий мир социума.
Казалось бы, с такой пацифистской позицией трудно не согласиться. Однако, по мне, “Франкенштейн” — фильм еще более страшный и безысходный, нежели “Война”, ибо вольно или невольно Тодоровский обнаруживает полную нищету либерализма, гуманизма, пацифизма и прочих цивилизованных “измов” в нашем несчастном сообществе.
Балабанова в “Войне” мир как таковой не интересовал. Несколько дежурных, картонных планов: бездушные чиновники в кабинетах, словно срисованная с плаката семья героического капитана Медведева, бессмысленные друзья-приятели, ненужная девица в постели, мать и отец с их совершенно непонятными отношениями… От всего этого герой при первой возможности убегал туда, где его мироощущение было адекватно реальности, туда, где кругом враги, с которыми надо биться, где рассуждения о правах человека — несусветная ересь и прав тот, кто стреляет первым.
Тодоровский разворачивает конфликт двух типов сознания — милитаристского и гуманно-цивилизованного — исключительно на фоне мирной жизни. Перед нами интеллигентное столичное семейство — папа-физик (Л. Ярмольник), мама-риэлтор (Е. Яковлева), сын-подросток, трогательно лопоухая дочка лет девяти, — на голову которому вдруг сваливается невесть откуда побочный сын и сводный брат по имени Павлик — плод давнего и прочно забытого папиного приключения. Двадцатилетний инвалид войны — нескладный, одноглазый, весь израненный. В отличие от балабановского Ивана, который, как человек вменяемый, понимал, что принятый на войне способ существования как-то территориально локализован, Павлик привозит свою войну в голове, и пространство столичного мегаполиса для него точно так же населено “духами”, полно опасностей и подчинено законам прифронтовой полосы, как какой-нибудь Ножай-Юрт.
Сосуществование в едином пространстве людей с абсолютно несовпадающей картиной мира — многообещающая завязка. Первые двадцать минут фильма авторы извлекают из нее множество трагикомических аттракционов. Вот дети приходят ночью посмотреть на спящего родственника; сестра трогает его ногу, нога отваливается, точнее — не нога, а торчавший из-под одеяла ботинок. С криком: “Ой! Это не Павлик” — девочка бросается к брату, а тот обнаруживает свернутую под одеялом “куклу”. Павлик тут же, улыбаясь, вырастает у них за спиной: “Я чердак проверял. Кажется, там — „духи””.
Вот на приеме у окулиста Павлик просит, чтобы ему вставили бриллиантовый глаз. “Зачем?” — “Так ведь красиво. Чтобы девушкам нравилось”. Вот брат Павлика с компанией приятельниц, хихикая, смотрят классического “Франкенштейна” с Борисом Карлоффом. Присоединившийся Павлик спрашивает: “А чего он такой?” — “Его никто не любит”, — отвечает барышня посердобольнее. “Да кто ж такого полюбит?” — ухмыляется Павлик. И т. д.
Есть происшествия более тревожные. В подворотне на “Франкенштейна” нападают подростки. Повалив одного на землю и почти придушив, Павлик хрипит: “Кто вас послал?” — “Да брат твой”. Придя к брату, Павлик заявляет авторитетно: “Тут меня хотели на тебя развести. Ты, это, будь осторожнее”. Или же в один прекрасный день Павлик уводит сестренку из школы. Родители в шоке, бегают, ищут и находят обоих на Киевском вокзале, где Павлик собрался встречать боевого друга Ваську Тобольцева, который, как выясняется впоследствии, погиб чуть ли не у него на глазах.
Операцию калеке меж тем не делают — очередь. А без очереди — только за деньги. Перспектива прожить полгода бок о бок с несчастным подталкивает родственников на отчаянные шаги, вплоть до просьбы к свекрови продать дачу, на что свекровь, понятное дело, отвечает отказом. В военкомате разводят руками: “Ничем не можем помочь”. Правда, в коридоре военкомата случайно обнаруживается бывший командир Павлика — Тимур Курбатович (С. Гармаш). Серьезный, седой, обстоятельный, настоящий полковник. Родители приглашают полковника домой, поят водкой, рассказывают о странностях в поведении Павлика; тот степенно кивает, сочувствует… Идея с бриллиантовым глазом ему нравится: “А что, красиво!” Тимур Курбатович докладывает о смерти Васьки Тобольцева, и в какой-то момент в странноватом сине-зеленом освещении он тоже кажется мертвецом, выходцем с того света. Начинаешь подозревать, что, может, не только Васька, но и Тимур Курбатович, да и сам Павлик с его паранойей — “духи” и нам сейчас покажут мистический триллер — что-то вроде “Шестого чувства”. Но нет, это не смерть, это болезнь. Наутро прибегает соседка с криками, что Павлик влез к ней в окно, насмерть перепугав заночевавшего хахаля. Родители бросаются к окнам и видят, как Павлик с Тимуром Курбатовичем сосредоточенно пробираются по карнизу: соседкин гость им обоим показался весьма подозрительным. Полковник, в общем, — тоже больной на всю голову.
Читать дальше
