Налицо парадокс: нам нечем обосновать осмысленность и ценность существования, точнее, не артикулировать, не зафиксировать неоспоримым образом эту
осмысленность и ценность в высказывании. Нам не выспросить Бога, не увериться в Его внимании и сочувствии, не понять Его замыслов и даже вообще не найти свидетельств Его присутствия в этом мире. Нам ничего не дано. Кроме… кроме странного, втесненного в сердце горячего стремления. Стремления к чему? — Почти неопределимо. Выясняется только косвенно, по каким-то проговоркам в стихах. Но когда это настоящие стихи, хватает достоверности проговорок:
Вся эта временность земная,
Дамокловым мечом висящая,
Уравновешена не раем,
А поисками настоящего:
Той истины, что непреложностью
Своей утешит, как любовию,
Как невозможною возможностью,
Как текст — разгадкой послесловия…
Оказывается, что поиски настоящего важнее гарантий райского успокоения.
И подросший ребенок догадывается, что родители действительно могут быть просто заняты, могут находиться вне зоны досягаемости по самым различным причинам. Но означает ли это, что мы сами должны забыть о них, перестать любить и надеяться? — Нет. И Елагина как бы говорит: “Нет!” — внезапно фиксируя странное, вроде бы ни на чем не основанное ощущение какой-то правильности происходящего, здорового обновления души:
Работа лечит, как лекарство:
Вари, стирай да убирай,
Домашнее спасая царство,
Твори труда невидный рай.
С ним в самом лютом гореванье
И в самом горьком из венцов
Вновь Божье различишь посланье
И — выживешь в конце концов!
(“Простой физической работой…”)
Логических оснований для продолжения жизни не находится или мы не умеем их понять, но приходит следующее мгновение, и вдруг оказывается, что почему-то легче дышать, что мир вновь полон красками, и все есть как будто — где-то рядом все есть. Эту немотивированность случайного ощущения полноты бытия Елагина не единожды отмечает в своей книге. Не разум, не чувство, даже не вера, а какая-то странная лирическая интуиция оказывается мудрее нас, открывая иной план все той же самой неутешительной реальности.
Вот это отнюдь не декларативное открытие многоплановости жизни, доступное тем, “кто знает путь зерна и Провиденья”, и составляет, вероятно, основу итоговой книги Елены Елагиной “Островитяне”.
Алексей МАШЕВСКИЙ
С.-Петербург
1 Автор осведомлен о “золотом” и о “серебряном” веке русской культуры. Так вот сейчас у нас только что не “платиновый”.
Бомж Хлебников и щука с бычьими рогами
Василий Голованов. Пространства и лабиринты. М., “Новое литературное обозрение”, 2008, 296 стр.
Всякое путешествие дублируется внутренним исследованием, словно внутренняя и внешняя линия изгиба вазы, которые моделируют друг друга.
Маргерит Юрсенар
Василий Голованов при всем разнообразии, даже пестроте затрагиваемых тем не скрывает двух своих мыслительных пристрастий — интереса к истории анархизма и к геопоэтике. Они и стали темами его неожиданных на современный конвенциональный взгляд книг: “Тачанки с Юга. Художественное исследование махновского движения” (1997), “Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий” (2002, о заполярном острове), “Время чаепития” (2004, лирические и геопоэтические рассказы), “Нестор Махно” (2008, ЖЗЛовская биография).
С анархизмом хоть и любопытно (кто еще из тех, чье имя на слуху, пишет о нем в наши дни, когда в моде правый “имперский дискурс” или же импортный антиглобализм? Мне вспомнился только патентованный левый Алексей Цветков-младший…), но все вроде бы понятно. Любопытнее с геопоэтикой, идеологом и популяризатором которой видит себя Голованов. Основав в 2002 году с единомышленниками группу “Путевой журнал”, в том же году в журнале “Октябрь” Голованов выступил со своеобразным манифестом1 своего движения (слово в данном случае имеет и буквальное значение). В соответствии с принципом: “„геопоэтика” — это своеобразная реакция на уничижительное расчленение мира и души, продолжающееся в литературе уже несколько десятилетий”, — она определяется как “особый метод письма, подобный путевому дневнику интеллектуала, или особый вид литературоведческих изысканий, сфокусированных на том, как Пространство раскрывается в слове — от скупых, назывных упоминаний в летописях, сагах, бортовых журналах пиратских капитанов до сногсшибательных образно-
Читать дальше
