Краевед прогуливался с Архитектором, и до меня доносились обрывки их разговора. Говорили они о заблудившихся армиях и Олеге Рязанском. Об Олеге, что, по словам Архитектора, проскочил ось, соединяющую Мамая и Дмитрия, и сблизился с Ягайло.
Потом Архитектор заговорил о полях сражений вообще, а поскольку мы всё-таки были толстознатцами — об Аустерлице. Это далёкое место сопрягалось у него с цифрой “ноль”. “0” выходил Аустерлицем, то есть большой дыркой. Это была давняя тема, и я вспомнил, как сам пересказал ему непроверенную историю про гимн Моравии.
Дело в том, что в старинные советские времена гимн Чехословакии состоял из двух частей — сначала играли гимн Чехии, а затем, через паузу, — гимн Словакии. Так вот эта пауза в обиходе звалась “гимн Моравии”. Гимн Моравии был нулём, дыркой в звучании.
Но они ушли, и голоса их летели над Куликовым полем уже мимо меня.
Директор Музея вышел на опушку и громко произнёс:
— Случайно на ноже карманном... — а потом добавил в пространство: — И так пятнадцать раз, граждане судьи.
Я же переминался у чугунного столпа, поставленного Нечаевым-Мальцевым, и пыхтел трубкой.
Дым уносился вдаль и исчезал.
Мне нравилось, что я был похож на полководца, но надо было думать о Толстом. Всё же мы ехали толстовским путём, а не с экскурсией по местам боевой славы. У Толстого есть дидактическая сказка с длинным названием “Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах”. В этой сказке, сюжет и финал которой ясны из названия, Иван-дурак за своё непротивление злу стал царём и в своём царстве установил радостный закон непротивления. На них пошёл войной тараканский царь, но “везде всё то же; всё отдают — никто не обороняется и зовут к себе жить… Скучно стало солдатам… Гнусно стало солдатам. Не пошли дальше, и все войско разбежалось”. Всё хорошо в этой истории, кроме её последнего предложения. Что делают солдаты чужих армий в разных странах, хорошо показал
ХХ век и не опровергает век ХХI. Это ужасно печально, потому что Толстой это всё писал совершенно серьёзно, с глубокой верой, что так и будет. Но каждый раз, несмотря на исторический опыт, хочется потерпеть чуть-чуть дольше — вдруг оно образуется. Вдруг звериные зрачки снова станут человеческими.
Есть иная история — в Ясную Поляну приехал человек, чтобы выразить писателю несогласие с теорией непротивления злу. Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому, что вот если на него нападёт тигр, как в этом случае он будет следовать непротивлением злу насилием?
— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.
— Ну, представьте себе тигра…
— Да откуда же возьмётся в Тульской губернии тигр?..
И так до бесконечности.
Тут то же самое — ясно, что часто в разговорах нам подсовывают абстрактные вопросы, идущие не от жизни, а от умствования. Нету никаких тигров и не было. Нигде.
То ли дело — устрицы. Устрицы на Руси — особая статья. Отношение к ним насторожённое. Собакевич давно и навсегда прав, что устриц в рот не брал, ибо знал, на что они похожи.
Между тем устрицы проникли в нашу жизнь оборотным способом: через недетскую сказку Кэрролла, где они слушали Усатого и Работящего на берегу. И куда ни кинь, начнёшь рассуждать о непротивлении злу насилием, так через полчаса заметишь, что живо обсуждаешь со сверстниками порядок сборки-разборки автомата. Тем более смешно, что такое всегда случается неожиданно — и бывает сродни удивлению той сотрудницы тульского самоварного завода, что несла со службы детали, пытаясь дома собрать самовар, а получался то автомат, а то — пулемёт. Из разговоров о ненасилии всё время выходит автомат непротивления злу Калашникова.
Так с любыми рассуждениями о государственности, начиная с обсуждения монаха Филофея, что написал о том, что Москва — третий Рим. В чем у меня нет сомнений. Но только потом Филофей сказал, что четвёртому не бысти, а в этом у меня сомнения.
Этот Рим уже образовался, а я как варвар взираю на него с высоких холмов. Совершенно непонятно, порушат ли храмы и придут ли потом сарацины, моржи и Плотники. Одно несомненно — хорошо не будет.
Будет — как с устрицами у Кэрролла.
Как-то я ввязался в длинный и унылый разговор о войне и государствах. В этом разговоре я чувствовал себя дураком, и летели надо мной быстрые и рваные облака теории непротивления злу насилием. Ведь эти слова рвут на части — “непротивление злу” совсем не то, что “непротивление злу насилием”. Разговор тянулся дешёвым химическим леденцом — страны мешались с континентами, а дохлые правители с живыми. Не было в том разговоре счастья — я щёлкал клювом, как устрица, приговорённая к съедению, — нет, щёлкал своей раковиной, а толку в этом не было никакого.
Читать дальше
