“Анна Каренина” — один из самых знаменитых романов мировой литературы. Как читать его в XXI веке? Во-первых, о чем он?
О том, что романтическая любовь обладает огромным разрушительным потенциалом? О скрытом антагонизме любви и брака, уничтожающем поочередно брак, семью, любовь, а следом и лиц, вовлеченных в беспощадную войну полов? Или о стране, в которой вдруг “все переворотилось и только укладывается” — рушится жизненный уклад и сами устои его поставлены под сомнение? Или же это философский роман о духовной подоплеке жизни — о мысли, опровергающей саму себя на каждом шагу, и поисках человеком нравственной опоры в себе и окружающем мире? Сам Толстой отвечал, что если бы он мог выразиться короче, в форме четких суждений, то, несомненно, сделал бы это, а так — читайте роман, в нем все сказано и упрощенному пересказу не поддается. И действительно, какой метод, кроме художественного, способен хотя бы отдаленно передать наше бесконечное снование между внешним миром, различными уровнями собственного сознания и темными закоулками душевной жизни?
Эпоха великих романов закончилась не потому, что писатели плохо стараются, а потому, что человеческий мир в своих определяющих чертах оказался описан и художественно проанализирован классической литературой: основной набор конфликтов (остаются вариации) и человеческих типов и характеров (остаются переодевания). Что здесь возможно нового? Ну, гермафродит или каннибал поделятся своими ощущениями с читателями. Ну, рожденная в США китаянка пожалуется, что не знает, кто она. Ну, космонавт расскажет, как Земля выглядит с Луны, или очередной утопист чего-то наплетет. Конечно, появляются изредка в пределах реалистической конвенции новые конфликты, темы и типы, но где-то на втором плане. А авансцена давно занята великими мифологическими произведениями — художественной базой данных человечества. И одно из таких произведений — роман “Анна Каренина” Льва Толстого, затмевающий другой великий роман на аналогичную тему — “Госпожу Бовари” Гюстава Флобера. Толстой говорил, что “усыновил” свою Анну, Флобер, что г-жа Бовари — это он сам, но оба являлись до поры хорошо законспирированными женоненавистниками и дружно умертвили героинь, которых сами же выбрали. Француз отравил Эмму мышьяком — вышло мелкобуржуазно. Наш граф бросил Анну под поезд, и получилось героично. Возможно, последнее обстоятельство и склонило чашу весов для нас в пользу русского романа. Потому что, независимо от литературных достоинств и глубины проблематики, миф обязан потрясать. Анна, поезд — это уже навсегда.
Но миф мифом, а что в нем актуального сегодня?
Больше, чем вчера. И это на поверхности: без малого полтора столетия спустя Россия вернулась к государственному “дикому” капитализму, подобно второгоднику в школе (при том, что нынешний уровень гражданских свобод, образования и технологий той эпохе даже не снился, так что — не вполне и “второгоднику”). “Анна Каренина” — наиболее “газетный” роман Толстого, самые злободневные темы тех лет горячо обсуждаются на его страницах: независимые суды, пресса, земства, автономия университетов, спиритизм, дарвинизм, библейская критика и “историческая школа” в живописи и литературе, государственная коррупция, балканский вопрос, голод в России и положение крестьян, сельскохозяйственные и банковские тонкости, головокружительные карьеры переходного времени и фантастическое обогащение “железнодорожных королей”, мало чем отличающихся от нынешних олигархов (ощущение дежа-вю развивается от выражений вроде “чисто конкретно” или “одного боишься — это встречаться с русскими за границей”). Многое из этого и сегодня если не “горячо”, то “тепло” (а в советское время казалось: прошлый век, доисторический период!), но дело даже не в параллелях, а в общем ощущении огромной общественной сумятицы после длительного застоя, что позволяет сторонним наблюдателям называть Россию “страной хронической катастрофы” и, как встарь, ассоциировать ее с впадающим в спячку медведем. Толстого и самого в армейских, а затем в литературных и светских кругах считали за глаза диковатым и даже “звероватым” созданием, да и Ленин не без оснований усмотрел в юродивом графе “мужика” и “зеркало русской революции”. Случается, однако, — то, что тяжело или даже невыносимо в общежитии, идет на пользу творчеству.
Сегодня даже трудно представить себе размер прижизненной всемирной славы Толстого — письма не слали ему разве что из Антарктиды. Обязан он ей был в первую голову своей парадоксальной позицией бунтаря-“непротивленца”, непримиримого критика современного общества, государства и цивилизации, проповедника патриархальной утопии и изобретателя оскопленной, обмирщенной версии “христианства” без Христа — по существу, позицией основателя всемирной секты. А способствовало этому два обстоятельства: после написания романов “Война и мір” и “Анна Каренина” Лев Толстой был заслуженно признан великим писателем (других XIX век слушать бы не стал), и к тому времени был изобретен телеграф — и сеть ежедневных газет покрыла весь цивилизованный мир. Если эпопея “Война и мiр” была воспринята читающей публикой положительно, но без перехлестов, то публикация “Анны Карениной” частями в журнале “Русский вестник” на протяжении трех лет произвела настоящий фурор, закончившийся скандалом, когда редакция отказалась публиковать последнюю часть романа с критикой начавшейся балканской войны. Такой “раскрутке” могли бы позавидовать самые ушлые сегодняшние пиарщики, издатели и книготорговцы. Первым публично признал “Анну Каренину” великим произведением, какому нет равных в европейских литературах, Достоевский. Сам он славы, сравнимой с толстовской, несмотря на все свои романы, достиг только после своей речи на открытии памятника Пушкину в Москве в 1880 году. Как правило, люди мало расположены к непредвзятому чтению сочинений современников. Критики “Анну Каренину” называли по-разному, чаще всего почему-то — романом из великосветской жизни. Но один небесталанный беллетрист и зоркий завистник угодил в точку: вместо одного Толстой написал и выпустил под одной обложкой два романа (откуда ему было знать, что рабочим названием романа на стадии черновиков было “Два брака” — то есть каренинский и лёвинский, “плохой” и “хороший”, а прибавить еще семейство Облонских — так целых “три брака”!). Этот конкурент Толстого знал, как надо писать романы, а большинство русских классиков “не знали” и писали весь XIX век “неправильные” романы, не отвечающие западноевропейским требованиям к этому жанру (неоконченный роман в стихах, поэму в прозе, цикл повестей, гибрид криминального романа с философским или философского с эпосом и т. п.). Но Толстому хотелось не любовную историю рассказать, а “мысль разрешить” (по удачному выражению Достоевского), в данном случае — мучившую его самого “мысль семейную”: проблему семьи как фундаментального института человеческого общежития, как социальной молекулы, на которой базируется само существование человеческого рода.
Читать дальше
